Счастливы вместе - Мари Соль
Мне всё равно, что он будет там делать. Я не хочу это знать. Про отца. Про жену. Про ту жизнь, что его отобрала. Словно ей не хватило того, что женат! И теперь я жалею, до боли, до жажды себя наказать, покалечить, жалею, что так безрассудно вела себя с ним эти дни. А ведь у нас было время! Ведь мы могли бросить всё и сбежать. Надышаться друг другом. Если бы знали, что так повернётся судьба…
— А когда ты узнал? — поднимаю глаза.
Он вздыхает:
— Недавно. Я хотел поделиться с тобой, когда звал тебя встретиться там, на квартире.
— Господи, какая же я дура, — шепчу я, кусая губу.
— Нет, ламазо, себя не кори, — он так неспешно проводит рукой по щеке, освобождает мою нижнюю губу, нежно гладит её тёплым пальцем, — Всё равно ничего не исправить! Так я один страдал все эти дни, а так страдали бы вместе.
Мы продолжаем касаться друг друга, боимся порвать эту связь.
— И… когда самолёт? Ведь ты же на самолёте? — я намеренно говорю это «ты». Мне так хочется думать, что это всего лишь поездка к родителям. Туда и обратно. Он скоро вернётся! И мы будем вместе. Опять.
— Послезавтра, — бросает он хрипло.
— Уже? — я дрожу. Нужно что-то сказать. «Я поеду с тобой?». «Не пущу!», — я уже говорила. Объявить ему, что я подаю на развод? Только это навряд ли исправит ситуацию.
Он кивает.
— Во сколько? — спешу уточнить.
Левон усмехается, трётся своим длинным носом о мой:
— Сакварело, не спрашивай многого. Я не хочу, чтобы ты приходила меня провожать.
— Не приду, не волнуйся, — трезвею. И, сглотнув, отступаю на шаг. Только он не даёт ускользнуть. И, опять притянув, произносит:
— Ме шен миквархаре.
— Чего? — поднимаю глаза на Левона.
Он усмехается:
— Говорю, какие у тебя красивые глаза и алые губы. Я никогда не забуду их вкус.
— А я не забуду… тебя, — голос снова срывается.
«Всего тебя, каждую клеточку», — думаю я. И представить себе не могу, что уже не коснусь. Только что я сама отказалась, добровольно себя обрекла не касаться. А сейчас… Отдала бы так много, чтобы хоть как-то его задержать.
— А я вот возьму, и приеду к тебе, — эта фраза в моём исполнении звучит угрожающе.
Левон отстраняется, но только затем, чтобы достать из кармана блокнот:
— Вот, я записал здесь свой адрес в Батуми, почтовый, емейл, телефон.
— А телефон-то зачем? — говорю.
— Вдруг забудешь? — хмурит он брови.
Я даже смеюсь, смахнув слёзы с лица:
— Забуду? Серьёзно? Я помню его наизусть!
— Правда? — шепчет он с теплотой, — Я твой тоже помню, чэми сули[2].
— Найдёшь себе новую там, и забудешь, — шепчу я с досадой.
— А ты тут найдёшь, — говорит он в отместку.
— Попрошу Володьку, чтобы взял на работу кого покрасивше, — ковыряю я пуговку на халате Левона.
Он закрывает глаза, принимая угрозы как шутку. Это и есть шутка! Разве кто-то способен его обойти? И не только по внешности. Просто… Я глупо влюбилась. В того, кто не будет моим никогда. И его отъезд — это моё наказание. Я знаю, что буду страдать! Но сейчас мне не хочется думать об этом.
— Я постараюсь вырваться, правда, — произносит Левон, — Всё зависит от воли отца. От того, в каком он состоянии.
— Ты держи меня в курсе, — прошу.
— Хорошо, — отвечает он тихо.
Глядит на часы.
— Всё, беги.
Эту фразу всегда говорил, когда мы расставались. Когда я покидала его кабинет. И я знала, что завтра увижу его. И тогда даже ночь не казалась бездонной! А теперь это «всё» означает действительно всё…
Отступаю на шаг, но рукой продолжаю сжимать его свитер под белым халатом.
— Я могу позвонить, и сказать, что дежурю сегодня.
Он выдыхает дрожащее:
— Нет.
— Но…, - роняю, а он зажимает мне рот поцелуем.
— Всё, Русалочка, всё. Уходи, я прошу! Умоляю тебя, уходи.
Сквозь болезненный спазм, через боль, через слёзы. Я наконец вынуждаю себя отпустить его! Вытянуть руки по швам. Он молчит. Точно слов не осталось. Но я же ведь знаю, как много их, разных, в уме. У меня, у него…
Эта нить между нами пока ещё дышит. Но стоит мне выйти, она оборвётся, ведь так? Я закрываю глаза, до бесчувствия стиснув холодные пальцы. И, как робот, которому дали команду, иду в направлении двери. Там, замешкавшись, тихо бросаю:
— Левон?
Он продолжает молчать. Я боюсь обернуться! Ещё пару коротких мгновений стою, ожидая услышать хоть что-нибудь. И, не услышав, даю себя волю уйти…
Всю дорогу домой еду, точно сомнамбула. Просто тупо смотрю на дорогу. В мыслях чёрная бездна. А в сердце — дыра! Только подъехав к стоянке у дома, решаю погуглить, что значила фраза, которую он произнёс.
На ломаном русском диктую:
— Ми шан миквахара, — кажется, так?
Поисковик деликатно меня поправляет. Несколько букв перепутала! В строке поиска первым значится сервис ответов. Очевидно, не я одна постигаю азы языка:
«Ме шен миквархаре — это грузинская фраза, которая означает «я тебя люблю».
Усмехаюсь, прочтя. Задаю интернету вопрос:
— Как будет по-грузински «я тебя тоже люблю»?
Поисковик преподносит ответы. Отыскав среди них тот, заветный, пишу сообщение Лёвушке:
«Мец миквархар».
[1]ჩემი ლამაზი, [chemi lamazi] — в переводе с грузинского, «моя красивая».
[2]ჩემი სული, [chemi suli] — в переводе с грузинского, «моя душа».
Глава 22
После того спонтанного, первого раза, который случился в моём кабинете, мы с Лёвой расставались, сходились, огромное множество раз. Я зарекалась, что больше ни-ни! Он женат. И я замужем. Эта связь изначально порочна и обречена. Под муками совести, я говорила ему, чтобы он не звонил, не писал. Отвергала.
Вот только, в пределах одной поликлиники, спрятаться было почти невозможно. Он находил меня. Даже однажды зашёл в женский туалет! Подпёр изнутри двери шваброй.
— С ума сошёл? — вспыхнула я. Слава богу, успела пописать! И уже мыла руки.
Левон дышал так, словно бежал по ступеням наверх. А, возможно, оно так и было? Взгляд горит, грудь вздымается.
«Он как зверь, дикий зверь. Мой ласковый, нежный…», — подумала я в тот момент, понимая, что выхода нет. И не только в прямом смысле слова.
Мы сделали это в туалете… Что сказать? Было стыдно! Потом. А когда он прижал меня в угол, задрал мой халат и шепнул по-грузински:
— Ме шеен минда[1].
Я сначала подумала, это что-то ругательное. И после страстного секса, обиделась:
— Ты что, мандой меня обозвал?
Левон рассмеялся, запрокинув голову, кадык задрожал:
— Я сказал,
