Далёкая песня дождя - Вячеслав Евгеньевич Ременчик
— Чую я! — истошно заорала Никипелиха. — Чую! От ирода этого лучезарного беда пришла! Он наворожил!
— Заткнись ты, скудоумка старая, — осадил старуху отец Никодим и, уже обращаясь к окружающим, громко, словно командуя полком, зычно прокричал: — Бегите по хатам, собирайте мужиков! А ты, Митька, лети во всю прыть к пожарным, зови их! Да факела! Факела пусть вяжут! Бочка дегтя у Пантелея-лодочника на пристани имеется!
16
Машутку искали три дня. К поиску подключился народ из соседних сел. На второй день с самого утра полил ливень, да такой, что не видно ни зги. Людишек в поиске поубавилось, а те, кто остался, нашли в самых дебрях белую косыночку, которую Матвей опознал как дочкину. Еле успокоили его, несчастного. Исхудал да почернел кузнец пуще прежнего. К исходу третьего дня дождь закончился, а на смену ему примчался лютый ветер, который буйствовал всю ночь, рвал в мелкие клочья тяжелые тучи, прижимал к земле бескрайние пшеничные поля, ломал старый ветвистый тополь, что одиноко возвышался у выезда на большой тракт. А поутру лето, словно купаясь в утренней безмятежности, вновь заиграло своими яркими красками: трава, умытая небесной водою, украсилась блестящими на солнце большими каплями и зазеленела заново, грязно-лиловые тучи испарились, будто и не были, и небо от края до края окрасилось чистейшей невесомой лазурью. Солнышко тонким оранжевым краем робко выглядывало из-за синего леса, словно боялось загрязниться случайными нерадостными красками. Пропели первые петухи, и село неспешно, с легкой ленцой стало пробуждаться. Сонные бабы выгоняли мычащий и блеющий скот на выпас, мужики с острыми косами и тряпичными котомками неспешно выходили со дворов и кучковались у большой продуктовой лавки в центре села, чтобы одним большим гуртом двинуться на покос. Работники с рыбной артели Демьяна Кобылина грузили на подводы большие тяжелые неводы. И вдруг будто замерла вся эта привычная для всех утренняя картинка, застыла в миг один, словно по чьей-то высокой указке. Взоры людей устремились к зеленому пригорку, что возвышался между лесом и селом. С него по узкой извилистой тропинке, помеж кустов шиповника и краснотала, от леса спиною к солнцу спускался к селу поповский квартирант Савоська. Мальчонка был одет в свою неизменную буденновскую гимнастерку с синими «разговорами», подпоясанную кожаным солдатским ремнем, широкие военные галифе и лыковые лапти. Его отросшие белые волосы, не покрытые головным убором, развевались от легкого дуновения теплого ветерка. Левой рукой он придерживал на плече серую холщовую котомку, а за его правую руку доверчиво держалась идущая рядом маленькая простоволосая белесая девчушка в лаптиках и синем, до пят сарафане.
Солнце за спинами путников чуть смелее поднялось над лесом и будто обняло верхушки густых высоких елей. Его яркие стронциановые лучи словно подталкивали идущих детей в спину и создавали над ними диковинный сияющий ореол. Кое-кто из селян стал осенять себя крестным знамением. Запряженная в подводу рыбартели молодая кобылица мягко, заливисто заржала. Как только дети спустились с пригорка, в девчушке все опознали Машутку, пропавшую намедни дочку Матвея-кузнеца. Она как ни в чем не бывало, словно только-только, на утренней зорьке, сносилась в лес по ягоды, бережно несла полное лукошко земляники.
— Прям светятся оба, — во всеобщей тишине завороженно прозвучал чей-то бабий голос.
И вправду — и Савелий, и Машутка светились двумя парами большущих голубых глаз и радостно улыбались всему завороженному сим зрелищем окружению. И сияло в этих очах и загадочных улыбках такое неземное счастье, что никакими, даже самыми мудреными словами это передать невозможно.
А навстречу им уже бежал по пыльному, поросшему чередой да бурьяном большаку громадный дядька Матвей. Еле поспевала за отцом старшая дочка Груня. Подбежал, тяжело и сипло дыша, подхватил, как пушинку, Машутку на руки, прижал ее крепко к груди и навзрыд заплакал. Лукошко беззвучно упало в пыль, опрокинулось, рассыпались под босые ноги кузнеца алые ягоды. Народ вокруг счастливо улыбался.
— Где ж ты была, красуня моя? Тятька твой чуть ума не лишился, — малехо успокоившись, промолвил Матвей и крепче прижал к себе розовощекую любимицу.
— Заплутала я, тятя. Аукала, аукала, да не откликнулся никто. Забрела на полянку у болотца и хоронилася там в шалашике. А он, — Машутка указала пальчиком на скромно стоявшего поодаль Савоську, — меня отыскал, хлебцом подкормил да на руках по бурелому нес.
Тут только Матвей глянул на мальчишку. Внимательно так посмотрел, будто оценивал, правду ли дочка сказала. Потом тепло улыбнулся, бережно опустил Машутку на землю, подошел к Савоське и обнял его своими большими крепкими руками.
— Как же ты? Откуда бор наш знаешь? Как сам не заплутал?…
Потом, кажись, понял, что не то говорит. Рыкнул про себя, встряхнул кудлатой головой и, глядя в лазурные глаза мальчишки, промолвил:
— Благодарствую тебе, парень! Счастье ты в мой дом вернул, — он оторвался от мальчишки, вытер заскорузлыми узловатыми ладонями слезы с глаз и, громко всхлипнув, добавил: — Сердешный ты мой человек, душу ты мою, горем истерзанную, добром исцелил.
Он встряхнул за плечи Савоську и снова крепко обнял.
А Савоська, как всегда, молчал и только улыбался своей удивительной лучезарной улыбкой.
Так никто из селян и не понял, как Савоська, вроде бы чужой в этих местах, смог отыскать Машутку в дремучем, без конца и краю лесу, среди непролазного бурелома и топких болот.
Зато каждый, кто в тот день стал свидетелем чудесного возвращения младшей дочурки кузнеца, уразумел, что теперича у Савелия появился могущественный покровитель и что супротив мальчонки рыпаться стало шибко опасно. Что и подтвердил словами прилюдно могучий дядька Матвей.
17
Злые языки разом прикусились, а когда Савоська уберег село от коварного ночного пожара — и вовсе умолкли. А случилось это в канун Ильина дня, что в начале августа. Пробудился среди ночи южный хутор от известного каждому пожарного сигнала. Колотил кто-то часто и неистово по пожарной рынде — обрезку рельсы, подвешенному на цепи. Высыпал сонный народ из домов. Люди, привычные к пожарам, часто случавшимся в селе, сплошь состоящем из деревянных строений, тушили огонь уверенно и слаженно. Бабы и мужики быстро соорудили два живых коридора от колодцев до горящего хлева. Кадушки и ведра прям летали в натруженных руках. Только и слышалось кипение воды в огне да редкие бодрые голоса:
— Шибче, шибче подавай!
— Ближей подсунься, не дотянусь никак!
— Ровней держи, не плескай!
— Чего в исподнем приперся, хоть бы портки
