К востоку от Евы - Ида Мартин
– А я тебя помню, – сразу заявила она. – Ты был хулиганом, и все девочки в нашем классе были в тебя влюблены.
– Я не был хулиганом. – Я снял с крючка на стене свой черный поварской фартук, планируя предстать перед Евой во всей красе, а не в Наташином фартуке с пчелками. – И ушел из школы почти четыре года назад, ты меня с кем-то путаешь.
– Нет. Не путаю. Вы с Митей очень похожи.
У Кулешовой были длинные светлые волосы и жесткий взгляд. Этим она напомнила мне Инну.
– Что ж, хорошо вам повеселиться. – Сложив фартук, я убрал его в пластиковый пакет.
– У тебя классный парфюм. – Она так и стреляла глазами, что с учетом обстоятельств было совершенно неуместно.
– Спасибо. – Я сбежал из кухни, думая о том, что нужно будет предупредить Митю, чтобы не тратил на нее время.
Но Кулешова неожиданно отправилась следом за мной в гостиную, остановилась в дверях и встала там, скрестив руки на груди. Из приоткрытой двери в нашу комнату орал русский рэп.
– Вы очень похожи, – снова повторила она, словно это должно было что‑то значить.
– Мы не близнецы, – глупо пошутил я, не зная, что еще ответить.
– Митя, иди сюда, – неожиданно позвала она требовательным тоном.
– Что такое? – Возле нее чуть ли не в ту же секунду возник брат.
– Встань рядом с Яном, я хочу вас сфотографировать.
Мы с Митей переглянулись.
– Зачем? – не понял он.
– Хочу сделать фото «найди десять отличий».
– Ну понятно, что отличия очевидны, – рассмеялся брат. – Ян вон вырядился, как на свадьбу, а я по-простому, по-домашнему.
– Дело не в одежде, – серьезно сказала Кулешова. – Ну, давай же!
Митя подошел ко мне и обнял за плечо, позируя. Я нехотя улыбнулся.
– Отлично! – Кулешова сделала пару снимков, а потом в мгновение ока оказалась между нами. – А теперь со мной.
Вытянув руку с телефоном, она сделала селфи и удовлетворенно принялась просматривать снимки:
– Класс! Как подписать? Я и черти? Или просто черти?
Я ушел, испытывая чувство неловкости за Митину подругу, но его, похоже, все устраивало. Кулешова все равно никогда не найдет различия между нами, потому что их нужно искать не на лицах.
Глава 19
Следующие пять дней, казалось, происходило нечто сказочное. Я буквально поселился у Наташи, только, в отличие от Евы, разрешения на это не спрашивал, с трудом заставляя себя возвращаться домой к десяти и мучительно дожидаясь утреннего сообщения о том, что они проснулись.
Главным моим козырем стала, конечно же, готовка. Я просто из кожи лез вон, развлекая девчонок и напрашиваясь на комплименты. Ева предложила посвящать каждый день какой-нибудь традиционной кухне: итальянской, бразильской, греческой, и мы с Наташей готовили всевозможные непроверенные блюда по рецептам из интернета, а Ева записывала видео так, словно то, как я поучаю Наташу, – это кулинарный блог.
То была первая ролевая игра, которая мне по-настоящему пришлась по душе, но не только потому, что ее придумала Ева. В этой игре я мог оставаться собой, никого не изображая и никому не подыгрывая, будто верю в то, во что не верю. Наташа же блистала своими актерскими способностями. Ей очень нравилось, когда ее снимают, и она с удовольствием позировала на камеру, вооружившись половником, скалкой или шеф-ножом.
Специально для нее я купил такой же черный поварской фартук с карманами, как у меня, только на четыре размера меньше, и картинка стала еще эстетичнее.
За эти дни я приготовил столько, сколько не готовил, наверное, за всю свою жизнь. Наташин холодильник ломился от контейнеров с недоеденной едой и ожидающих своей очереди продуктов.
Первое время Ева пыталась считать калории, но в таком случае ассортимент возможных блюд значительно сокращался, а суммы в чеках существенно увеличивались. Тогда Наташа сказала, что нужно не снижать калории, а тратить их. И девчонки стали устраивать ежевечерние танцы, в которых я иногда участвовал в качестве статиста, но с гораздо большим удовольствием наблюдал за ними.
То, что мне нравится Ева, я не скрывал, используя любую возможность, чтобы сблизиться с ней. И когда Наташа выходила в другую комнату, оставляя нас наедине, всякий раз испытывал волнение, представляя, что вот-вот поцелую Еву.
Мои поползновения она не поощряла, но и не пресекала, постоянно останавливая меня в одном мгновении от поцелуя, а стоило мне забыться, как с осуждением отстранялась и шутливо укоряла: «Не будь маленьким, Ян». И хотя я понимал, что она подкалывает, меня словно холодным душем окатывало. Я сразу представлял себе гормонально нестабильного Митю с его стремлением обладать всеми девчонками в округе, включая глупую Кулешову, и жестко одергивал себя – ведь я был разумным и надеялся заслужить любовь Евы другими способами.
Наташе нравился я. Чуть позже она даже призналась, что так быстро предложила Еве остаться у нее от испуга, как бы я не перестал к ней приезжать.
Только она ошибалась. Раз я дал слово, то приезжал бы, несмотря ни на что.
Кроме того, она мне тоже нравилась – не так, как Ева, но в качестве хорошего друга точно.
В Наташе я находил то, что мне сильнее всего импонировало в людях, – бесхитростность и подкупающую простоту, а ее симпатия ко мне умиляла. В ней не было ни деланого кокетства, ни жеманства, ни агрессивной настойчивости, как, например, у Инны. Наташа проявляла свои чувства с той непосредственной доверчивостью, которая характерна для людей, не имевших горького опыта безответной любви, а возможно, никогда и не любивших по-настоящему.
Впрочем, я не был уверен, что и сам когда-либо любил по-настоящему, если только Еву.
Мне нравилось спорить с Наташей о какой-нибудь ерунде вроде гибели человечества от чистого воздуха. Наташа собиралась поступать в Менделеевку на экологию и высокопарно заявила о намерениях «спасать мир от грязи». Я ответил, что наши организмы настолько мутировали под влиянием канцерогена и генно-модифицированных продуктов, что отказ от них нас убьет. И мы спорили из-за этого около часа. Я, конечно, немного вредничал, но аргументы приводил убедительные, и Наташа почти сдалась.
Спорила она забавно. Вначале осторожно, словно боясь, как бы я не сбежал, если она будет возражать, но потом увлекалась, входила в азарт, вся загоралась и пылала своей правотой, будто от исхода нашей полемики зависит чья-то жизнь. Речь ее становилась еще более торопливой, голос твердым, а жесты размашистыми. В эти моменты очарование наивной школьницы рассеивалось и на сцену выходила упрямая максималистка с патетическими лозунгами, которых, я не сомневался, она нахваталась из
