Два солнца в моей реке - Наталия Михайловна Терентьева
– Что мне делать? – Женщина смотрела на меня с такой надеждой, что у меня не повернулся язык сказать честно: «Не знаю». Повернуть время вспять, не встречаться с этим человеком, не рожать от него детей. А что делать теперь? Что можно сделать с очевидно плохим человеком, чья кровь течет в жилах у твоих детей?
– Постарайтесь наладить с ним хорошие отношения.
– Как?
– Любым способом. Подождите немного. Используйте любой случай, чтобы немного с ним общаться – дружелюбно, без единого слова претензий или упреков. У вас есть сейчас одна-единственная цель…
– Моя цель – все вернуть! Я хочу, чтобы у нас была семья. Я его люблю. Чем я хуже ее? Я, что, виновата, что мне тридцать девять лет?
Я вздохнула. Вот и приехали.
– Пока наметьте себе цель – любым способом заставить его давать вам сына. Чтобы мальчик от вас не отвыкал, чтобы не скучал. Чтобы вам было легче. Хоть раз в неделю, на время. Мне кажется, это можно сделать только дружески, по-хорошему. Даже если он сегодня и не хочет этого.
– Мне соседка говорит… – Женщина понизила голос и обернулась на дверь, как будто кто-то мог нас подслушивать, – надо этой его… с надутыми губами… как-то написать, что пока у нее в доме чужой мальчик, у нее не будет своих детей, а если и будут, то умрут в младенчестве страшной смертью…
– Его новая жена хочет детей?
– Какая разница, чего она хочет! Муж сказал, что она будет рожать, пока не родит двух мальчиков. Он всегда хотел иметь троих сыновей, как в этих… былях, да?
– Былинах, – подсказала я.
– Ну да. Или, может, мне договориться с артисткой какой-нибудь, чтобы она подловила их где-то и сказала это, как будто она ясновидящая… Ну, запугает пусть. Как лучше, а? Он в монастыри любит ездить, большие свечи ставить, вообще любит постоять в храме, прощения за всё попросить… В монастырях часто шныряют такие странные женщины, подходят, говорят что-то…
– А вы не венчались?
– Нет, не успели. Зато с ней он уже обвенчался, сразу. Хотел со мной, а обвенчался с ней! – Женщина то ли коротко засмеялась, то ли всплакнула. – Ну что, как вы думаете, нанять мне артистку?
– На войне все средства хороши, – ответила я.
– Спасибо, – серьезно кивнула она. – Вот мне так и сказали – сходи к ней, она тебе хороший совет даст.
Каждый раз, невольно вторгаясь в жизнь других людей, я спрашиваю себя – кто дал мне такое право? Врачи дают клятву помогать людям, священники отвечают перед Всевышним за всё сказанное и не сказанное тем, кто приходит к ним за помощью, а я?
Посетители сегодня шли без перерыва. Пришла и та женщина, которая просила меня с ней иногда разговаривать, потому что она не знает, куда деваться от одиночества. Я не уверена, входит ли такое в мои служебные обязанности, но поскольку никто никогда толком мне их не прописал, я решила, что, конечно, входит. Почему-то именно она, не требующая никакого совета, скромно ждавшая своей очереди, тревожила мою душу.
Посетитель перед ней никак не хотел уходить, говорил и говорил, я видела, что он не ждет ни совета, ни оценки, ему просто надо выговориться – он неверующий, в церковь не пойдешь, друг умер, и никому не расскажешь о бесцельности и бессмысленности своей жизни. Раньше пил, но всё свое отпил, больше организм не принимает – такое иногда случается с теми, кому не повезло вдруг очнуться от тяжелого забытья на шестом десятке лет. Очнуться и обнаружить, что ничего в жизни не успел, ничего не сделал, семья развалилась, работа давно потеряна.
Что я могла ему посоветовать? Вспомнить, что когда-то у него была неплохая профессия электрика, попробовать встретиться с выросшими и забывшими его детьми, написать жене, уехавшей в соседний район. Всё это он уже сделал, ничего из этого не получилось. Я посоветовала для начала взять домой бездомную собаку, с которой он привык разговаривать во дворе. И попробовать начать жизнь сначала, шаг за шагом.
От разговора с ним у меня осталось саднящее чувство безвыходности и недовольства собой. Как помочь? Нужно ли вообще помогать человеку, наломавшему в жизни столько дров? Чему верить из его слов? Как жила его семья – бывшая жена, сын, дочка, мать, когда он пропивал всё, дрался, неделями пропадал, тащил из дома всё, что было, не помня себя?
После него без записи зашли мама с дочкой, у которой никак не складывается с мальчиками и не определяется смысл жизни. Маме с огромным трудом удалось уговорить дочку прийти. Девочке семнадцать лет, я пыталась объяснить обеим, что это совершенно нормально, время поиска себя, смыслов, путей, но маме хотелось, чтобы и поиск шел в ускоренном виде, и вообще лучше бы его не было.
– Что искать-то? Я в ее время уже училась в колледже и работала. Что она ищет? Что ты ищешь? С одним побегала, со вторым побегала – где они теперь? Я не удивляюсь, что настроение дурное. Когда дури столько в голове!
Девочка упрямо отворачивалась от матери и ничего не отвечала ни мне, ни ей. Если бы мать пришла ко мне одна, я бы сразу ей сказала, что она неправа совершенно, и разговаривать надо прежде всего с ней самой, а не с дочерью. Но сейчас мне приходилось искать слова, которые, возможно, услышала бы и дочь, и мать.
– Вот расскажи психологу, что тебе нужно?
Конечно, есть и дети, и взрослые, которые воспринимают только такой тон, не понимают по-хорошему, которых нужно ругать, встряхивать, ставить на место, тормошить, применять к ним все возможные силовые приемы.
Я обратила внимание, что дочь незаметно закрыла уши руками. Под распущенными волосами этого было почти не видно. И постепенно болезненная гримаса на ее лице сменилась выражением спокойного равнодушия.
– У вашей дочери бывают отиты?
– Что? – Женщина на полуслове осеклась. – Какие отиты? Причем тут это? Бывают. Ну и что?
– Часто в последнее время?
– Ну… Раз или два… или три… А что?
– А сейчас не болят уши?
– Нет. У тебя болят уши? Маша! Ты слышишь меня? Маша! – Женщина изо всех сил пихнула дочку в плечо. – Ничего у нее не болит! От безделья всё это. От распущенности!
– Приходите ко мне одна, мы поговорим с вами.
– Ага, и вы мне расскажете, что всё дело во мне, что я виновата, что всё из-за меня, из-за отчима, из-за бедности, из-за чего?
– Приходите, – попросила я.
Я видела упрямый взгляд ее дочери, недоброжелательный, несчастный. Уши она, скорей всего, закрывает часто. И вовсе не потому, что они у нее болят. Наоборот. Они начинают болеть оттого, что это ненужные ворота в мир. Через эти ворота приходит плохое, неприятное, злое. И нужно закрыть их. Сложнейшая система человеческого организма предполагает блок в случае аварии. У этой девочки – авария в жизни в лице ее мамы, нервной, непоследовательной, требовательной к дочери, не к себе, но все-таки любящей, заботящейся о дочери, иначе бы она сюда не пришла. Семнадцать лет – через год можно предложить дочери жить самостоятельно, заботиться о себе самой. А можно и не ждать год, некоторые так и делают.
Мама пообещала прийти еще раз – с дочерью, а дочь незаметно показала за спиной неприличный жест. Мне ли, маме ли, жизни ли, которая ей совсем пока не нравится – я могу только догадываться. Как часто жизнь начинает по-настоящему нравиться только в том возрасте, когда ее остается так мало.
Женщина, которая пришла со мной поговорить от одиночества, так и сидела в приемной.
– Пойдемте, погуляем? – предложила я ей.
Счастливая Юлечка побежала закрывать окна, чтобы
