Сердце Гудвина - Ида Мартин
– Помнишь, я сказал, что есть кое-что, о чем я хочу тебе сказать? – Тим протянул ко мне руку. – Тогда просто не решился.
– Ну? – Я отступила.
Не лучшее время и место для доверительного разговора. Признаки надвигающейся паники хоть и улеглись, неприятное напряжение никуда не делось.
– Помнишь же, что я рассказал тебе про Катю?
Он смотрел, чуть наклонив голову, исподлобья, внимательно наблюдая за моей реакцией.
– Что ты ее любил, но она умерла.
– Что я обещал любить ее, несмотря ни на что.
– Помню.
– Самое печальное, что я не смог сдержать своего слова. Понимаешь?
– Нет.
– Когда я перешел в вашу школу и увидел тебя…
– Стой! – Я резко вскинула руку. – Не продолжай! Не сейчас.
Спазматический приступ тошноты вспыхнул так неожиданно, что я едва справилась с ним, с трудом подавив желание, избавиться от содержимого желудка прямо при Тиме.
– Тебе плохо? – Он обеспокоенно нахмурился. – Ты бледная как полотно.
– Да, – глубоко втягивая сосновый воздух, прошелестела я, чувствуя, как закладывает уши. – Иди в дом, я приду.
– Я не могу бросить тебя! – Тим попробовал придержать меня за локоть, но, отскочив в сторону, я быстрым шагом двинулась вглубь участка. Ну почему Тиму понадобилось признаваться именно сейчас?! Я сгорала от любопытства и хотела услышать продолжение, ждала этих пояснений и объяснений и готова была ответить ему тем же, но не в том состоянии, в котором я сейчас находилась. Видеть меня такой ему не следовало.
Тошнота прекратилась так же быстро, как и подкатила. Обойдя вокруг дома, я уселась на щитовом столике и достала камень Ершова, гладкий, теплый, успокаивающий. Подняла голову, и меня обступили сосны. Сколько им лет? Пятьдесят, а может, все сто или двести. Наверху время наверняка течет совсем иначе – неторопливо и спокойно. Пришел день. Ушел день. Пригрело солнце. Наступило лето. Налетела гроза, пролились дожди. За ними нагрянула осень.
– Ты чего тут сидишь? – На мою спину опустилась теплая ладонь.
Я убрала прядь волос за ухо, Жанна участливо заглянула мне в лицо.
– Идем в дом, мы чай собираемся пить.
– А можно я не пойду?
– Лучше пойдем. Иван Сергеевич будет рад.
– Жан, – я спрыгнула со стола, – скажи честно, почему ты так хотела, чтобы я поехала сюда с тобой?
Я готова была прожечь в ней взглядом дыру, однако Носова не смутилась.
– Хочу с тобой подружиться. Рома за тебя очень переживает. Говорит, что ты теперь одна и тебе плохо.
– Если бы он переживал, то пришел бы ко мне сам, а не подсылал тебя.
– Он не подсылал, это я так решила. Рома мне тоже не все рассказывает. Подумала, ты мне сможешь объяснить, что между вами произошло.
– Я? Да, я последний человек, кто в этом хоть что-то понимает!
– Жаль, – она пожала плечами, – я попробую прямо спросить у Ромы. А сейчас пойдем пить чай, хорошо?
Иван Сергеевич в темно-синем домашнем халате, густо заросший щетиной, сидел за большим круглым столом, покрытым тканевой скатертью с бахромой и, низко склонившись, хлебал из глубокой тарелки куриный бульон. В таком виде в рейтинге красоты он от силы тянул балла на два.
– Ой, Алиса, и ты здесь! – обрадовался учитель, увидев меня. – Благодарю, что приехала навестить.
Говорил он невнятно, голос заметно охрип.
– Мы все очень волнуемся о вашем здоровье и хотим, чтобы вы к нам поскорее вернулись, – выдала я отрепетированным тоном, и Жанна отправила мне благодарный взгляд.
Иван Сергеевич застыл с ложкой у рта, в глазах его светилась бессмысленная пустота, от которой мне снова сделалось не по себе.
– Чайник закипел! – В комнату заглянул взлохмаченный и раскрасневшийся Степа, махнул мне в знак приветствия и снова скрылся.
– Большое спасибо за вашу помощь, – смущенно произнес Иван Сергеевич, – и за гостинцы тоже.
– Как вы себя чувствуете? – спросила я, превозмогая неловкость.
– Температурю еще немного, но чувствую гораздо лучше. – Он громко хлебнул. – Вы не подумайте, я не заразный. Бояться вам точно нечего.
Проскурин разглядывал старые черно-белые фотографии в деревянных рамках, висевшие на стене возле окна.
– Это мои бабушка с дедушкой и мама маленькая, – пояснил Иван Сергеевич. – Дедушка был профессором. Это его дача. Сюда приезжали многие известные люди. Мама рассказывала, что летом по выходным бабушка закатывала пиры. Она изумительно готовила. Выставляли на улице столы, и гостей собиралось до сорока человек, не считая детей. Дедушка умер в тот же год, когда я родился, я его не застал. Видел только на записи в телепрограмме. И бабушку почти не помню. Но эта дача… Когда я был маленький, думал, что обязательно стану таким же умным, как дедушка, и буду закатывать пиры на улице. – Он громко расхохотался. – Пиры!
Тима в комнате не было, и, пока Иван Сергеевич предавался воспоминаниям о дедушке, я вышла на кухню, где Степа мыл полы, а Тим доставал из навесной полки чашки.
– Давай, Алис, бери тряпку и подключайся, – скомандовал Степа, как только увидел.
– Вообще-то он не инвалид и не пенсионер, – ответила я, – и сам должен обслуживать себя. А вы его только поощряете.
– Это не поощрение, а поддержка, – запротестовал Росс. – У него трагедия, как ты не понимаешь! И депрессия.
– И алкоголизм.
Тим посмотрел на меня осуждающе.
– Он ее очень любил. А она этого не оценила. Растоптала и выкинула на помойку.
– На ту, которую он сам здесь развел?
Степа с Тимом переглянулись.
– Вот она, женская логика, – процедил Степа зло. – Ни сострадания, ни сопереживания, ни человечности. Сплошной голый эгоизм, недалекость и трусость.
– А трусость-то тут при чем? – вспыхнула я.
– При том, что за поступки свои нужно отвечать, а не сбегать!
– Это не трусость, Степ, – на полном серьезе сказал Тим, – это безразличие. Он ей просто больше не нужен, не выгоден и не интересен. Менее интересным он не стал, но ей подавай новые впечатления.
Их морализаторство меня поразило.
– Вы так рассуждаете, как будто знаете его жену и причины, по которым она от него ушла.
– Знаем, – отрезал Степа.
– Иван Сергеевич тебя просветил?
– Меня не нужно просвещать. Я и сам понимаю, как некоторые женщины устроены.
– Да неужели? И как же?
– Не нужно, – сказал ему Тим.
И тут я догадалась.
– Это ты из-за Ксюши? Что она с Матвеем? Обиделся на нее? – Мне вдруг стало смешно. – Степ, да брось. Это же Ксюша, у нее семь пятниц на неделе.
– Вот именно! – Росс разозленно отвернулся. – Для тебя это тоже пустяк. Ты и сама не лучше!
– Хватит, – вступился за меня Тим. – Давай просто попьем уже чай, а полы потом домоем.
Чай пили, рассевшись вокруг стола. Постепенно обстановка разрядилась. Все болтали о школе и о предстоящих экзаменах. Иван Сергеевич на глазах приходил в себя. Речь его стала более связной, а взгляд осмысленным. Один только Проскурин, злившийся, что вынужден находиться в обществе Степы, с которым после драки у Матвея они так и не помирились, молчаливо отсиживался и к чаю не притронулся, а спустя минут сорок жестом показал мне, что пора ехать.
Глава 23
После того как Жанна пришла за мной и отвела в дом, тревожность стихла и до возвращения в город я о ней не вспоминала, так же, как и о том, что якобы нравлюсь Проскурину. Во время нашей поездки он никак не выдал себя – ни жестом, ни взглядом, ни полунамеком. Мое присутствие значило для него не больше, чем компания Носовой. Уж в этом-то я разбиралась и распознать скрытую симпатию смогла бы без труда. Но ничего, выходящего за рамки обыкновенного дружеского общения, за Проскуриным не наблюдалось. И то ли Носова нарочно схитрила, чтобы заинтриговать меня, то ли Паша просто нервировал Сазонову, чтобы она ревновала.
Всю обратную дорогу он ругал ашек, а Носова спорила, защищая их.
