Свет ночи - Дмитрий Яковлевич Стахов
— От тебя, Кеша, тошнит. — Бадовская выбрасывает недокуренную сигарету. –Тебе в ментовской школе совсем мозги задолбали. Ты и прежде был долдон, а теперь…
— Мне никто ничего не задалбливал, я сам до всего своим умом дойти могу. — Боханов обижен, он втыкает лопату в холм вынутой из могилы Лебеженинова земли. — Я тебя не глупей, Лизка. Это тебе мозг вынесли, пока ты ходила на митинги да подписи собирала. Это у тебя…
— Хватит! — вдруг говорю я. — Мне надоело вас слушать. Вы все — идиоты. Вы все мне неинтересны. Мне скучно со всеми вами. Давайте сделаем дело, а потом я поеду в гостиницу, лягу спать, а вы тут разбирайтесь. Хорошо? Только ответьте на один вопрос, только на один…
— Идиоты? — Бадовская смеется. — Это нам Поворотник говорил, и глава наш, и все прочие. Когда мы им про ожившего Лебеженинова рассказывали. Вы, дядечки, наверное, сговорились…
— Вы знаете одного таксиста? — спрашиваю я, жестом прошу Бадовскую замолчать. — Он ходит в сером костюме, в черной рубашке, ботинки у него…
Они переглядываются.
— Таксиста? Какого еще таксиста? — спрашивает Боханов.
— Это не он сказал вам, что надо готовиться? — спрашиваю я, понимая, что вопрос звучит нелепо, что это я — идиот, скучный идиот, с кашей в голове.
— Таксист? — Бадовская пожимает плечами. — Который недавно приехал? Я его не видела, но мама говорила — приехал то ли с Крыма, то ли из Харькова. У него жена операции ждет, ему деньги нужны, а там с ними не очень, он хотел в столицу, но что-то с бумагами, он официально получал разрешение, его сюда, к нам, направили…
Я чувствую — они что-то темнят. Их словам — и про смотрящего, и про ангела-таксиста — верить нельзя. Чтобы три современных молодых человека готовились к тому, что из могил будут вставать ожившие покойники — нет, это невозможно, это обман, они что-то задумали, что-то скрывают, я игрушка в их руках, мало мне того, что меня использует ангел, мало мне…
— Давайте начинать! — говорит Бузгалин.
Мы с ним встаем у гроба. Он — в ногах, я — там, где должна быть голова Лебеженинова.
— Теперь давайте постараемся соблюдать тишину, — говорит Бузгалин. — Мы тут так орали, что слышно нас было… Хорошо еще, что сторожа в церкви нет.
Мы поднимаем крышку. Сразу до меня доносится исходящий из гроба сладкий аромат. Я заглядываю под крышку и вижу лицо Лебеженинова. Оно темное, расползшиеся бледные губы, втянувшиеся щеки. Его глаза чуть приоткрыты, мне кажется — он следит за мной, пытается предугадать — что я буду делать.
— Давайте, берите его за плечи, — говорит Бузгалин. — Не бойтесь. Он не кусается. Приподнимайте и…
Я хватаюсь за пиджак Лебеженинова. Хорошая ткань. Костюм совсем новый. Мои все заношенные, по возвращении надо купить пару костюмов, кто знает, сколько я буду исполнять обязанности, но костюмы нужны, интересно, полагается ли исполняющему обязанности возмещение представительских и подъемных — кажется, это так называется? — расходов.
— Вы так его не перевернете, — говорит Бузгалин, он обхватил бедра Лебежени-нова — откуда он знает, как надо переворачивать трупы в гробах? — Глубже, глубже просуньте правую руку и поднимайте ее, а левой…
Я следую указаниям Бузгалина. Сквозь ткань костюма я чувствую идущий от тела Лебеженинова холод. Когда мне удается приподнять правое плечо Лебеженинова, внутри его тела что-то булькает, но я уже не обращаю на это внимания, мне уже не страшно, все усиливающийся тяжелый запах уже не кажется мне тошнотворным, я толкаю тело вверх, оно кособоко поднимается, нам удается положить Лебеженинова на левый бок, потом мы сдвигаем его, толкаем, тело опускается ничком, но левая рука оказывается внизу, и тогда Бузгалин приподнимает тело за плечи, а я вытаскиваю руку, теперь они протянуты вдоль тела, ладони раскрыты. У Лебеженинова аккуратно пострижен затылок. На макушке намечалась лысина. Бузгалин отпускает плечи Лебеженинова, голова ударяется о дно гроба, слышен хруст.
— Вы ему сломали нос! — почти кричит Бадовская.
— Извини. — Бузгалин отступает от гроба, он держит руки так, словно ему скомандовали «руки вверх!». — Не удержали, извини…
— Теперь камни! — Бадовская кладет в ладони камни, в правую — белый, в левую — черный.
— Сожмите ему пальцы! — командует она. — Так, чтобы он зажал камни.
Это сделать непросто. Пальцы трупа не хотят складываться в кулак, распрямляются, я сжимаю их и сжимаю, его суставы трещат.
— Все! — говорю я. — Можно закрывать!
Крышку Бадовская прибивает особенными гвоздями: их выковал знакомый кузнец, они из серебра, на них пошли три серебряных столовых ложки, за гвоздями пришлось ездить километров за сорок от городка, пришлось брать такси, мать прислала хорошего водителя, не лихача, как раз того, приехавшего недавно в их город, оказавшегося молчаливым, предупредительным. Ну да, ну да! Так я им и поверил!
Я вошел во вкус, я держу гроб и готов сам, в одиночку, опустить его в могилу.
— Не горячись! — Боханов отстраняет меня плечом. — Ты давай с того конца. Вместе с Кешей. Раз-два-взяли!..
19.
…Мы идем по кладбищу к воротам, молча. Того, что мы сделали, явно недостаточно, ангел хотел чего-то большего, он будет недоволен, интересно — что он пообещал этой троице, но мне он не поможет. Боханов несет на плече лопату. Бузгалин идет впереди, его мосластая фигура чернеет в обтекающем ее свете ночи. Бадовская ведет под уздцы Мальчика, Мальчик дрожит, фыркает, он напуган. Бадовская открывает калитку, выводит Мальчика.
— Ну, было очень приятно. — Боханов поворачивается ко мне, лопатой ударяя Мальчика по шее, Мальчик хрипит, приседает на задние ноги, встает на дыбы. Бадовская повисает на поводьях, но, перебирая передними ногами в воздухе, Мальчик на задних идет вперед и, точно боксер, встречающий наступающего соперника, копытом бьет
