Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви
Уменьшение происходило у двух типов мужчин. Этим страдали те, кто начинал страстно верить в ту дребедень и ерунду, которую они продавали. К ним принадлежали и те, кто вел в ралли спортивные машины, летал на собственных самолетах, становился любителем-матадором, катался на лыжах, лез в горы. Оба типа становились отчаянными охотниками за девушками, даже импотенты.
Возможно, интенсивное, злобное соперничество и ведет их к этому. Даже столь высокопоставленный мужчина, как Питер Рейвен, боялся, что его завтра же уволят, если он всколыхнется по большому счету. Так что в итоге страдает их мужественность. Как у бедного старика Форбеса.
Лаки, по контрасту с Форбесом, вспомнила время, когда Рауль бросил ее в Кингстоне, чтобы вернуться в Южную Америку служить революции, которую он не мог покинуть. Революция была для него наркотиком. Через шесть недель это ее утомило, и она связалась с красивым молодым ямайцем по имени Жак. Хотя он был слишком уж светлым, чтобы называться черным негром (почти все высшие классы Ямайки состояли из мулатов, квартеронов, окторонов и так далее), а волосы на его теле были хоть и курчавыми, но красноватыми, она все же думала о нем, как о «любовнике-негре». Эстетически их тела хорошо смотрелись в зеркале: он был достаточно темен. В любом случае, сказали ли Раулю об этом или он сам догадался, что происходит, но он собрал вещи и отвез ее обратно в Нью-Йорк так быстро, что голова закружилась. Она с Лесли долго хихикала по этому поводу.
А что сделал Форбес? Она уверена, что Грант никогда не повез бы ее в аэропорт к другому любовнику. Или повез бы? Он, кажется, всегда отсылает ее обратно, все время, в ее квартиру — с поезда, а теперь отсылает ее обратно в Нью-Йорк из Майами, Но он позвонил, чтобы она вылетела. Она была уверена, что если они все же поедут в Майами, она сумеет уговорить его взять ее в Кингстон.
А этот миф, будто у негров болты больше, чем у белых, если только ямайский приятель Жак мог служить примером, вовсе не был мифом. По контрасту: у Рауля был очень обыкновенный. Они хихикали и насчет этого.
В ней начал пузыриться истерический смех, усиливающийся от неспособности бороться или хотя бы признать неопределенность ее жизни — это было похоже на то, как если потратить субботний день на «Опасности Паулины». Когда мужчина, сидевший через проход, начал проявлять желание познакомиться, она закрыла глаза и попыталась заснуть, чтобы сдержать вырывающийся сумасшедший смех.
И вдруг в ней снова возникло мрачновато-роковое чувство, что ее накажут тем, что не дадут быть с Грантом. Она не могла раскрыть глаза из-за мужчины, сидевшего через проход, так что пришлось сидеть во мраке глазных век, пытаясь уничтожить это ощущение.
Он встречал ее в жутком современном портале из стали и стекла. Она шла по полю к зданию аэропорта, и среди шума, сверкающих ярких огней, резких разговоров, гула шагов в узких коридорах начался особенный, похожий на мечту, эпизод нереальности, который не оставлял ее, пока она не села на реактивный самолет Майами — Нью-Йорк через десять дней. От растерянности она почти час думала, пока Грант не разубедил ее в том, что она находится в городе под названием Миннеаполис.
Он сразу повел ее наверх, в красивый современный бар выпить, где они сидели и смотрели друг на друга. На Гранте были ковбойские сапоги и кожаная куртка. Потом он повез ее домой через город. Город был гораздо больше, чем думала Лаки, которая никогда не была западнее Харрисбурга, штат Пенсильвания, если не считать одного полета в Калифорнию.
Они провели, не выходя из дома, три удивительных дня, готовили вместе, смотрели телевизор, играли в пинг-понг, читали, занимались любовью. Он полностью переделал старый дом, и теперь в нем был огромный каменный камин, вдоль всех стен стеллажи с книгами, шкафы с ружьями и подводным снаряжением. На всем лежал четкий отпечаток его личности, и осознание того, что у него очень четко выстроенная жизнь вне Нью-Йорка, как-то сдавило сердце Лаки.
Только однажды они вышли. Это был третий вечер, когда они пошли поужинать в настоящий роскошный загородный клуб, который был очень похож на такой же в Сиракузах и, кажется, был меблирован теми же самыми людьми, и все они с удивлением (и с восхищением, как она заметила) смотрели на нее. Грант, представив ее и показав всем, кажется, испытывал подавленную воинственность, как будто он сделал то, что не очень-то хотел, но обещал себе сделать.
Потом началась поездка. Она заняла полных шесть дней. Вниз, по Индиане, через Огайо на Хендерсон, штат Кентукки, где начал постепенно исчезать снег и начинался юг. Близкий зловонный запах разврата и ненависти, который она ощутила, как только они переехали реку, так сильно подействовал на нее, что перехватило дыхание и заболел живот, и чем дальше на юг они ехали, тем зловоннее он становился. От холодных и в то же время бесстыдно развратных глаз высоких мужчин с брюшком, которые похотливо смотрели на нее, по коже бегали мурашки. Она знала, что они ненавидят всех женщин. Но когда она упомянула об этом в разговоре с Грантом, он только рассмеялся. А когда они изредка останавливались поесть с людьми, которых Грант знал, все были очень милы. Женщины, которых она встречала, казались ей особенно двуликими, как будто все они знали о мужчинах то, чего не говорили, что-то, о чем им не нужно говорить, поскольку знание и молчание им помогали.
Лаки никогда раньше не видела подлинной земли великой нации, к которой принадлежала, и все это усиливало желание как можно быстрее вернуться в Нью-Йорк и никогда оттуда не выезжать.
Во время поездки они говорили, говорили и говорили. К тому времени, когда они подъехали к границе штата Флорида у Таллахасси, они знали почти все друг о друге. Грант рассказал ей о своей «карьере» в ВМФ в годы войны, и как он освободился от славной, безопасной клерикальной работы в Перл-Харбор, чтобы служить на бомбардировщике, с которым он впоследствии очутился в водах Тихого океана.
— Боже мой, зачем ты это сделал?
Он огрызнулся:
— Я не знал ни хрена лучше. Сейчас я бы этого не сделал. Я хотел убежать от «мелкой бюрократии». А в итоге оказалась та же бюрократия плюс опасность.
Со своей стороны Лаки рассказала об ужасном монастырском детстве и о том, как отец спас ее от него.
— Он был настоящим великим человеком. Когда мне было всего пять лет, он говорил мне: «слушай, что говорят, но верь в то, что хочешь».
— А он сам не был католиком?
— Номинально — да. Но он верил, что это тоже бизнес. Как и любая идеология. — Здесь Грант расхохотался.
Наконец, после некоторого колебания и после многих намеков Гранта, что должен же у нее быть хоть какой-то приятель до встречи с ним, она рассказала о гвозде Форбесе Моргане, о том, как заполучила ему работу, о том, как Форбес отвез ее в аэропорт и что она при этом чувствовала.
