Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви
— Боже мой, зачем ты это сделал?
Он огрызнулся:
— Я не знал ни хрена лучше. Сейчас я бы этого не сделал. Я хотел убежать от «мелкой бюрократии». А в итоге оказалась та же бюрократия плюс опасность.
Со своей стороны Лаки рассказала об ужасном монастырском детстве и о том, как отец спас ее от него.
— Он был настоящим великим человеком. Когда мне было всего пять лет, он говорил мне: «слушай, что говорят, но верь в то, что хочешь».
— А он сам не был католиком?
— Номинально — да. Но он верил, что это тоже бизнес. Как и любая идеология. — Здесь Грант расхохотался.
Наконец, после некоторого колебания и после многих намеков Гранта, что должен же у нее быть хоть какой-то приятель до встречи с ним, она рассказала о гвозде Форбесе Моргане, о том, как заполучила ему работу, о том, как Форбес отвез ее в аэропорт и что она при этом чувствовала.
— Я никогда не любила его по-настоящему. Я никого по-настоящему не любила, кроме тебя. Это правда. Даже Рауля.
Грант вежливо слушал, без гнева, но у него было такое напряженное выражение лица, что она решила не рассказывать ему все о Питере Рейвене, только то, что он был ее поклонником и еще одном парне, который ее хотел.
Потом неожиданно наступил поздний вечер с отблесками огней Майами на восточной части неба, и Грант гнал к ним большой удобный «Крайслер» по призрачным, туманным болотам Флориды.
По дороге у них было еще пять ночей в различных отелях и мотелях. Последнюю ночь они провели в мотеле средней руки, а к полудню следующего дня она была уже на нью-йоркском самолете. Она больше не протестовала. Его лицо было столь непреклонным, что она поняла: это бесполезно. «У меня некоторые дела, о которых я должен позаботиться до тех пор, пока мы поженимся, и среди них ныряние и проблема мужества». Когда она застегивала ремень и смотрела в иллюминатор, то видела крошечную фигурку, все еще стоявшую у выхода, и знала, что если он не поторопится, то сам опоздает на самолет на Ямайку. Она осознавала, что люди смотрят на нее после их дикого прощального поцелуя, и заставила себя не плакать.
В Айдлвайлде ее встречала Лесли, и она поехала домой, прямо в постель.
Только однажды за последующие дни она встала, и это было тогда, когда в город приехал ее дядя Фрэнк Виденди, большой игрок на бегах, и взял ее с собой и парой своих закадычных дружков в «Копа». Когда Сэмми Дэвис младший закончил свое выступление, он спросил ее, в чем дело. И она рассказала.
6
Эбернати встречали его в аэропорту Ганадо-Бей. Собственно, почему они и не должны были его встречать, раз он дал телеграмму о прилете, но когда Грант увидел их, стоящих на жаре у кромки поля, то все же был раздосадован. Горячая влажная тропическая духота Ямайки, как соленая патока, начала вливаться в большой реактивный самолет, едва только открыли дверь. Сам воздух, кажется, пахнул отдыхом. Но ему нужно было больше времени. С ощущением, будто он тонет, он чувствовал, что и вправду тонет, опять тонет в ритме, в той части своей жизни, которая ему уже не годилась и не подходила. После Лаки, после такого Нью-Йорка все стало иным. Он все еще ощущал на губах все тайные места любимого тела. Он все еще помнил, как ее самолет оторвался от земли, а он с болью наблюдал, как тот исчезает на севере голубого неба Флориды.
Даже они выглядели иначе. С одной стороны, они выглядели старше. С другой стороны, они теперь, неожиданно для него, выглядели тем, чем и были: деревенщиной. Оба — деревенщины. И Грант неожиданно сообразил, что долгое время бежал от этой мысли. Почему? Потому что он думал, что эта мысль слишком жестока, поэтому? Было время, когда он ушел из ВМФ, приехал домой и впервые их встретил, он думал тогда, что они самые широкие и сложные люди из всех его знакомых. Но они не развивались. Развивался и развивается он, уже довольно давно, он просто до сих пор не доходил до этой идеи, не дорастал до нее.
Он с трудом заставил себя встать с кресла, спуститься по трапу в жару, а когда они махали ему — Хант с обычным дружелюбием, а она ею столь знакомой фальшивой улыбкой, — ему захотелось развернуться и залезть обратно в самолет. Пока он проходил через паспортный контроль, таможню, пил маленькую рюмку рома, которую предложила хорошенькая цветная девушка из Торговой палаты, он чувствовал себя так, будто раздваивается, двигаясь вперед и стремясь назад; и вот он все же с ними. Сказать ему было нечего.
Так оно и пошло.
Неважно, что ему нечего было сказать. Кэрол немедленно взяла власть в свои руки и начала руководить. В этом городе есть ныряльщик, которого она нашла, его зовут Эл Бонхэм, и когда они получили телеграмму, она договорилась на завтра о первом уроке в бассейне. Она тоже пойдет учиться. Она и пошла. К счастью, хотя она была хорошей пловчихой, получше Гранта, она оказалась совершенно неспособной справиться с маской или аквалангом. Она не могла без удушья дышать под водой из нагубника, не могла промыть маску под водой, не задыхаясь. Как будто ее поражал какой-то страх клаустрофобии, так что она не контролировала себя. Как только лицо оказывалось под водой, она, кашляя и задыхаясь, выскакивала; она, которая вечно твердила о «сознательном контроле» над собой, бросила все это в первый же день и оставила его наедине с большим ныряльщиком Бонхэмом. Пожалуй, только в эти часы он и избавлялся от нее.
Но до того, как это случилось, у них произошел первый разговор наедине.
Естественно, пока рядом был Хант, она ничего не могла сказать. Это была другая сторона их жизни вместе, к которой Грант как-то сумел приспособиться, а теперь не хотел с ней мириться. Но Хант сегодня играл в гольф в местном клубе с Полем де Блистейном и другими «бизнесменами», которых он здесь нашел. Клюшки у него были с собой. Грант знал о предстоящем столкновении, но надеялся на отсрочку. И, конечно, тщетно. Хант бросил их у переднего портала (только так и можно было его назвать, поскольку он был слишком велик, чтобы именоваться дверью) огромной великолепной виллы Эвелин де Блистейн и уехал. Конечно, она не могла говорить и при Эвелин. Но после необходимых пятнадцати минут и двух рюмок любезностей и приветствий, после того, как он отдал свой чемодан ямаитянке, чтобы та распаковала его в комнате, он и Кэрол пошли вниз, к подножию холма, через невероятно красивый участок, через ямайское «шоссе» к частному пляжу поплавать.
По дороге она ничего не говорила и не взяла его за руку, как обычно делала в подобных случаях. Грант был благодарен ей за это, но ощущал всю болезненность происходящего.
— Итак, — наконец, сказала она, когда они пересекли дорогу и шли к пляжному домику, проваливаясь в глубоком песке под горячим солнцем, — она хорошо трахается?
