Медленный фокстрот - Александра Морозова
Даня вел так, что казалось, я бы не смогла отступить в сторону, даже если бы хотела. Он словно овладел моим телом, подсказывал ему, как двигаться и что делать. Я же чувствовала, что могу полностью на него положиться.
Но внезапно моя чертова нога снова привычно онемела, и танец был испорчен, словно сжатый в кулак лист бумаги.
Даня среагировал моментально. Остановился и подхватил меня под обе руки, не давая упасть.
– Все нормально, – приговаривал он. – Ничего страшного. Я держу.
И осторожно вместе со мной стал опускаться на пол, глядя мне в глаза.
И опять все тот же его взгляд. Все тот же испуг и та же жалость, что и тогда, после больницы, когда я еще надеялась снова выйти на паркет, а Даня – что сможет меня удержать.
Я кое-как вытянула неподатливую ногу, бесполезно разминая ее – со злости слишком яростно – прямо через черные колготки. Юбка чуть задралась, но мне было уже наплевать.
Внутри разворачивалась привычная в такие моменты горькая жалость к себе, острое осознание своего несчастья. Я со всей силы щипала себя под коленом и едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
– Перестань, – негромко попросил Даня.
Он попытался ободряюще улыбнуться, но глаза выдавали его – он по-прежнему жалел меня. Смотрел как на калеку, как на сломанную куклу, и я, в порыве сжигающей ярости, подумала, что лучше бы он больше вообще никак на меня не смотрел.
– Все, – бросила я, отворачиваясь. – Натанцевалась!
– Прекрати. – Даня взял мою руку, отвел от ноги и сам аккуратно коснулся колена. – Где болит?
– Она не болит. Я ее не чувствую. Ее просто нет.
Ну почему именно у меня отказывает эта дурацкая нога? Почему нога? Почему нельзя было отнять у меня что-то другое – что-то, что не мешало бы мне танцевать?
И почему я никогда не узнаю ответа на эти вопросы, но буду до конца жизни их задавать сама себе?
– Мы что-нибудь придумаем, Лайм, – негромко, но твердо произнес Даня. – Не может быть такого, что тебе нигде не смогли бы помочь. Если не найдем здесь, поищем за границей.
– О чем ты вообще? – простонала я.
Рука Даниила подвинулась чуть дальше, к бедру. Я видела, как он напрягает пальцы, как сильно надавливает на мою чертову ногу, но чувствовала лишь слабые отголоски этих касаний.
– Все будет хорошо, – прошептал Даня, не поднимая глаз. – Только не плачь, прошу тебя. Сейчас я не вынесу твоих слез, потому что сам же в них виноват.
– Нет, Дань, ты-то при чем?..
Стриженные волнистые пряди, которые он обычно убирал со лба назад, сейчас упали ему на лицо, и сколько он ни проводил по ним ладонью, упрямо падали снова. Они закрыли его от меня, и я осторожно, не понимая, зачем это делаю, коснулась его волос. Таких же мягких, как в детстве. Таких же восхитительно приятных на ощупь, как будто перебираешь в пальцах ласковые солнечные лучики.
Даня поднял голову. Почему-то сначала я заметила чуть приоткрытые губы, а уже потом глаза, к топазовому блеску которых добавились отблески брошенной на пол гирлянды.
И тут что-то изменилось. В этой комнате, в этом городе, на этой планете. Между нами. Это расстояние, в две ладони, в два разных мира, которое мы беспрепятственно могли преодолевать в танце на правах творческих партнеров, сейчас стало другим – запретным. Желанным.
Мы оба знали, что нельзя переходить границ, что это расстояние, безопасное в условиях дружбы, сейчас превратилось в минное поле. И переходить его было страшно и совершенно точно не нужно.
Но Даня вдруг начал медленно пригибаться, тянуться к моему лицу. Его рука отчетливо прочертила обжигающую линию под моей юбкой, и от неожиданной чувствительности там, где была совершенная пустота, я резко прерывисто вдохнула и перестала дышать.
А дальше все случилось слишком быстро. Долгие годы нашей дружбы, общения и разлуки сжались в комок. Привычная жизнь перевернулась, когда наши губы коснулись друг друга.
Минное поле между нами взорвалось десятками, тысячами снарядов, навсегда разрушив то, что было до этой минуты. Настала пора чего-то нового, совсем другого, что сейчас горячим паром обжигало грудь.
Я видела, какой Даня с девушками, как он себя вел, разговаривал, но впервые видела, какой он, когда целуется. Это было очень похоже на танец с той только разницей, что его касания были ощутимее, крепче, реальнее. Я чувствовала все ту же власть над своим телом, ту же силу, скрытую за нежностью, и мне хотелось подчиниться ей, покориться.
Даня уловил это и, одной рукой блуждая по моей ноге, а другой придерживая затылок, крепче прижал меня к себе, а потом стал опускать спиной на пол, осторожно наваливаясь сверху.
Тут я словно проснулась. Меня как будто сначала кинули на раскаленную сковороду, а после окатили ледяной водой.
Я поджала под себя ноги и оттолкнула Даню с такой силой, что он долетел до стойки с ноутбуком.
– Ты что, больной?! – закричала я.
Но тут же вспомнила, что не везде закончились занятия. Что на мой крик могут прибежать, увидеть меня на полу, его…
– Лайм, – произнес он, вставая на колени и поднимая руки, словно показывая, что пришел с миром.
– Тебя в отеле ждет уже почти жена, а ты здесь!.. – рычала я, захлебнувшись волной стыда, хлынувшей мне в лицо за нас обоих.
– Лайм! Пожалуйста! Ты же сама чувствовала – это как вспышка, как взрыв!..
– Пошел вон!
– Лайм!..
– Убирайся, иначе закричу!
Даня поднялся чуть поодаль и смотрел на меня сверху вниз. Я тоже попыталась встать, но эта идиотская нога снова подвела. Я рухнула на пол, едва не заорав от досады, и ушиблась локтем так, что боль разнеслась по всей руке.
Даня кинулся ко мне, но я выставила вперед ладонь.
– Не подходи! Проваливай.
– Я только помогу встать, – произнес он.
– Я сама! Уходи.
Отходя, Даня смотрел на меня, и в глазах его был уже не страх и не жалость – в них была боль. Та же самая, что рвала изнутри меня, уж ее я узнаю. Он развернулся у порога, еще раз оглянулся на меня через плечо и исчез с той стороны дверного проема.
Я слышала, как что-то громко стучит, разбивая тишину танцкласса. Сначала подумала, где-то внизу бесконечно что-то роняют или репетируют барабанщики, и только спустя несколько мгновений поняла, что это стучит мое собственное сердце.
Глава
