Под кожей (СИ) - Мария Летова
Зажмурив глаза, я луплю его кулаками по груди, а когда его рот становится еще агрессивнее — кусаю.
— М-м-м… — стонет Балашов, отдернув голову и схватившись за подбородок.
Моя рука взмывает вверх, и через секунду тишину нашего дома наполняет звон пощечины.
Когда этот звон смолкает, мы смотрим друг на друга бешено, но только мое бешенство окрашено злостью и стоящими в глазах слезами, а его… он сам не свой.
Взбудораженный, распаленный, агрессивный…
Шумно дыша, мы заполняем этими звуками тишину. Такую же злую и агрессивную, как мы сами.
— Дай пройти… — сиплю я.
— Я не хотел тебя унизить. Оскорбить, — вколачивает Балашов слова. — Никогда в жизни у меня не было такой цели. Мой поступок непростителен, но это… блядь… было важным для меня! Я не жду, что ты поймешь или кто-нибудь поймет. Я хочу, чтобы ты меня услышала. Ты дорога мне. Ты часть моей жизни. Я прошу тебя дать нам еще один шанс.
Его слова опутывают меня, как веревки. Я чувствую эти гребаные петли, и они ощущаются тяжестью, от которой хочется избавиться, ведь на меня снисходит понимание: как раньше уже никогда не будет.
Я и он… нас никогда не было!
Вся наша совместная жизнь была фальшивкой. Теперь, когда я в курсе, ничего не будет как раньше!
Мое припавшее к стене тело вибрирует. Я достаю из кармана пальто злосчастные ключи, бросаю их на пол.
— Я не хочу быть частью твоей жизни, Балашов, — говорю ему зло. — Больше не хочу.
Теперь и в его глазах злость.
— А частью чьей жизни ты хочешь быть? — цедит он. — Может, Алиева?
Его слова ворошат угли, которым до этой минуты я не позволяла разгораться. Держала их подальше, чтобы не плавили мои мозги, ведь у Дениса Алиева это… отлично получалось…
— По-моему, — говорю я сдавленно, — вы друг друга стоите.
Угли у меня в душе все же начинают жалить!
Я отталкиваюсь от стены. И иду к двери. Вопреки ожиданиям, тело слушается отлично. Руки помнят, как работает дверной замок, мне даже удается справиться с ним с первой попытки.
На деревянных ногах я спускаюсь с крыльца и на секунду жмурюсь, когда за дверью, в доме, что-то с грохотом бьется о пол. Затем снова. Это лишь придает моим шагам скорости. Несмотря на то, что ноги деревянные, я оказываюсь в машине за секунду. Радуюсь тому, что ворота открыты, и сдаю назад со свистом шин.
Дорога расплывается перед глазами еще до того, как ворота исчезают из зоны видимости в зеркале заднего вида. Дождавшись, пока они скроются, я жму на тормоз и принимаю к обочине, решая, что бешеный стук сердца в моей груди чертовски дерьмовый попутчик.
Положив на руль голову, я беру время, чтобы прийти в себя. Оно растягивается, и я волком смотрю на часы.
Сабина уже должна была вернуться домой.
Руки дрожат, когда я достаю из кармана телефон.
Спрятать свои эмоции от дочери сейчас будет невыполнимой задачей. Я прошу няню задержаться еще на час, она соглашается. Это гигантское облегчение, которое позволяет снова завести машину и вывести ее на дорогу так плавно, как только я умею. Позволяет добраться до дома со скоростью улитки, сделав огромный крюк, чтобы миновать все пробки, стоять в которых мне сейчас тоже невыносимо.
Я чувствую себя пустой, когда захожу в квартиру, но это та пустота, при которой найти себе место будет еще сложнее, чем в аффекте.
Сабина смотрит мультики, сидя перед телевизором с тарелкой в руках. В тарелке у нее макароны с сосисками.
— Я не смогла заставить ее сесть за стол, — поясняет наша няня, одеваясь в прихожей.
— Ее разбаловали бабушки и дедушки, — говорю я отрывисто.
Свое пальто я вешаю мимо вешалки. Оно соскальзывает на пол, я подхватываю его и бросаю на комод. Упираюсь в него руками и смотрю на женщину. Мой голос звучит виновато, когда я к ней обращаюсь:
— Я знаю, мы на завтра не договаривались, но мне нужно отъехать в обед на пару часов. Это очень срочно…
— Если только на пару часов, — хмурится она. — Я сегодня и так задержалась, а меня внук в саду ждет…
— Да, извините… я вам оплачу в двойном размере…
— Хорошо, — нехотя соглашается няня.
Закрыв за ней дверь, я прохожу мимо гостиной в заваленную неразобранными коробками кладовку и включаю свет. Смотрю на этот бардак минуту, после чего принимаюсь остервенело его ворошить: двигаю коробки, выталкивая их наружу, в коридор. Они тяжелые, но сил у меня неожиданно много. Разрушительная энергия оказалась полезным дерьмом.
Добравшись до задвинутого в самый угол кладовки чемодана, я тащу его оттуда, и он тоже тяжелый, несмотря на то что пустой. А может, дело в том, что от усталости руки наконец-то перестают меня слушаться…
Глава 32
Чтобы защититься от холодного ветра с реки, я плотнее запахиваю пальто и прячу подбородок в вороте свитера. Он достаточно теплый, чтобы не продрогнуть с ног до головы, но здесь, на набережной, сегодня действительно холодно.
Это не особо волнует, со своим телом я сейчас существую раздельно, все внимание поглотили мысли, которыми полна моя голова.
Я смотрю на окрашенный серым дневным светом бульвар, вглядываясь в силуэты и лица прохожих, и собственный взгляд кажется мне даже более колючим, чем этот ветер.
Мой взгляд замирает, когда среди неподходящих людей я вижу того, которого жду.
Он выходит из сквера. Осматривает бульвар, остановившись на секунду, а затем идет ко мне.
Уверенная походка, быстрые шаги. Алиев со своим телом в полном согласии. Как и прежде, я позволяю себе смотреть. На его тело, движения. На его лицо.
Я чувствую примитивный потаенный голод даже несмотря на то, что хочу ничего не чувствовать, но эти сигналы в голове сильнее.
Он одет в свитер, джинсы и кожаную куртку. Когда оказывается рядом, ветер швыряет мне в лицо знакомый терпкий запах, и он ощущается горсткой тепла. Я хочу этот эффект рассеять, поэтому дергаю головой. Дергаю и смотрю Алиеву в глаза.
Его взгляд тяжелый. В нем упрямство, жесткость и хватка. Мертвая хватка, с которой этот мужчина, кажется, и двигается по жизни. И сегодня он не прячет ее за маской веселости и расслабленности. Он глядит на меня прямо, словно в курсе, что его маски меня больше не интересуют.
Мы смотрим
