Вне пределов - Джуэл Э. Энн
— Тогда расскажи мне больше. Расскажи, что ты знаешь.
— Это… — Я качаю головой. — Это чересчур.
— О чём ты?
Он докапывается, и я ненавижу раздражение в его резком тоне, как будто я виновата в том, что знаю то, что знаю. Я думала, что хотела обсудить это, но теперь не уверена.
— Ты прятал журналы с фотографиями обнажённых женщин под матрасом.
— Двадцать, двадцать пять лет назад каждый мальчик хранил под матрасом журналы с откровенными фотографиями. Сейчас ты просто похожа на гадалку, делающую обычные и вполне очевидные прогнозы.
Я вздохнула.
— Шахматы тебе нравились больше, чем видеоигры.
— Ты видела шахматную доску в моём кабинете.
— Ты болельщик «Чикаго Беарз», и это бесит твоего отца, фаната «Грин-Бей Пэкерс».
— У меня в кухонном шкафу стоят пивные кружки с логотипом «Беарз». По статистике, мой отец мог быть фанатом «Пэкерс».
Я скрещиваю руки на груди.
— Зачем ты это делаешь? Зачем мне всё это выдумывать? Я не гадалка. Я ничего не выиграю. Я… — Я качаю головой. — Что ты хочешь знать?
Он встает, собирает коробки от еды и складывает их в белый пластиковый пакет.
— Забудь. Если я вынужден сообщать тебе то, что хочу знать, то это только доказывает, что ты на самом деле ничего не знаешь.
Я следую за ним в гараж, где он выбрасывает мусор в большое мусорное ведро. Дверь за мной закрывается, и мы остаёмся одни среди летнего зноя и влажности. Воздух настолько спёртый, что кажется, будто нужно не дышать, а жевать и глотать.
— Ты жульничал, чтобы сдать экзамен по испанскому языку. В итоге у тебя были одни пятерки и одна двойка.
Он останавливается, словно перед ним возникла невидимая стена.
— О-откуда тебе это известно? — спрашивает он шёпотом, осторожно приближаясь ко мне, словно я могу его укусить.
Это причиняет боль. Мне больно за него, потому что такие моменты, как этот, кажутся личными. Но я не могу объяснить. Я не могу облегчить эту ситуацию ни для кого из нас. Он поднимается по двум из трех ступенек гаража, и наши глаза оказываются на одном уровне. Всё в нём захватывает моё внимание — его древесный аромат, знакомый взгляд, суть его прикосновений, изгиб носа, даже то, как его рыжие волосы завиваются вокруг ушей.
— Откуда. Тебе. Это. Известно?
Я сжимаю губы, чтобы они не дрожали. Эти воспоминания пугают меня. Они пронизывают меня насквозь, заставляя чувствовать себя беззащитной.
— Ты делал заметки чуть выше колена, потому что учителя обращали внимание на руки и кисти. Поэтому ты писал ответы на ноге и носил джинсы с дырками на коленях, чтобы можно было приподнять штанину настолько, чтобы видеть записи.
Боль в его голубых глазах вызывает у меня приступ тошноты. Я думала, что, разделив это бремя, смогу помочь, но это только усугубляет мою собственную боль и заставляет его страдать ещё больше.
— Прости.
Непролитые слёзы обжигают мне глаза.
Нейт так много потерял. Ему это не нужно. Что я делаю?
Я вздрагиваю, когда его рука тянется к моему лицу. Он замирает на мгновение, прежде чем провести большим пальцем по моей щеке. Она мокрая. Я не помню, как плакала, но, должно быть, так и есть, потому что сейчас чувствую мокрые дорожки слёз на своих щеках.
— Со мной что-то не так, — шепчу я, подавляя рыдание.
Когда он медленно качает головой, на его лбу отражается беспокойство, копившееся в нём на протяжении всей жизни.
— Нет. С тобой всё в порядке.
Меня переполняют чувства, чтобы сдерживаться. Я закрываю лицо руками, и из моего горла вырывается крик. Нейт прижимает меня к своей груди.
Тёплый.
Комфортный.
Привычный.
Но в основном… это пугает.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ПОТРЕБОВАЛИСЬ ГОДЫ после смерти Дейзи, чтобы я вздохнул полной грудью. И это произошло благодаря Дженне. Одной лишь улыбкой она показала мне, что любовь не умирает. Мы просто переживаем её в разных формах, постоянно меняющихся, как приливы и отливы, как звезды на ночном небе.
С тех пор, как она умерла, Морган стала моей жизненной опорой, моей новой формой любви. Она — моя цель, которая помогает держаться за свои дела, а не спиться до смерти. Быть для неё всем, не оставляет времени на жалость к себе. Нет времени на скорбь. Нет времени на то, чтобы не думать о чём-то другом, кроме как о работе, воспитании ребёнка и о том, чтобы быть примером для подражания.
Доктор Грейсон помогает мне преодолевать трудности. В безопасности его кабинета я избавляюсь от своей неуверенности и признаюсь в своих страхах. Затем я надеваю маску ответственного отца и делаю то, что необходимо.
Однако на этой неделе я отменил встречу с ним, потому что мне нужны ответы, которые, я не уверен, он сможет мне дать. Есть только один человек, которому я могу доверить эти вопросы, — это моя коллега-профессор из университета. Она была моим преподавателем по психологии. В её глазах всегда горел огонь, и она говорила, что в ней живут частички многих душ. Больше всего беспокоило то, что она была невероятно эрудированной. Она знала обо всём на свете больше, чем кто-либо мог бы узнать за одну жизнь. Её ученики говорят, что это потому, что за пределами университета она ведёт жизнь затворницы.
Близких родственников нет.
Нет друзей.
Никаких домашних животных.
Только книги — пишет их и читает. Я прочитал несколько её книг, и именно поэтому я здесь.
— Натаниэль Хант.
Доктор Хейзел Олбрайт выглядывает из-за стопки книг на своём столе, вкладывает закладку в ту, что держит в руке, и снимает очки для чтения.
В свои восемьдесят четыре года она самый пожилой профессор в университете и, вероятно, самая низкорослая и худощавая. Думаю, моя сумка с клюшками для гольфа весит больше, чем она, — возможно, она и выше, чем она. Её короткие седые волосы и большие глаза, кажутся слишком большими для её лица, и вызывают у меня ассоциации с престарелой Динь-Динь17.
— Какой приятный сюрприз.
— Спасибо. — Я указываю на дверь. — Не возражаете, если я закрою её?
— Похоже, дело серьёзное, — говорит она, отпивая чай и выбрасывая использованный пакетик в мусорное ведро рядом с рабочим местом. — Для обеда ещё рановато, так что, полагаю, ты пришёл не за этим, — она подмигивает, перекладывая несколько книг со своего стола на полки позади
