И солнце взойдет (СИ) - О&#39

Желтоватые глаза тем временем задержались на выбившихся из прически тонких прядках, посмотрели на чуть скособоченный костюм и долгую секунду гипнотизировали проклятые «вишенки», дабы в следующий момент взметнуться вверх. И господи, столько насмешки Рене еще никогда не видела.

— Мне плевать, делала ли ты это раньше. Плевать страшно или нет. Плевать, если сейчас пробьешь пол головой. Ты не поняла мои слова, так я повторю их снова: проваливай. А нет, то ты знаешь правила…

— Никаких споров, — едва слышно произнесла Рене. Ну а доктор Ланг помолчал, прежде чем неожиданно насмешливо протянул.

— А ты, оказывается, послушная.

Боже… Боже-боже-боже. Они знакомы всего сутки, а ей уже хотелось кричать от собственного бессилия. Но вместо этого Рене лишь скованно улыбнулась. Что бы ни случилось, она не поддастся на чужие эмоции, не станет отвечать раздражением на откровенную злость. И видимо, поняв это, Ланг снова хмыкнул, а затем внезапно локтем толкнул ей коробку со стерильным пластырем и отвернулся, чтобы плечом открыть дверь в операционную.

— Почему мы? — Вопрос вырвался сам. Рене не хотела его задавать, боясь выдать собственный страх. Однако, заметив, что доктор Ланг остановился, пояснила: — В скорой достаточно прекрасных врачей. Но в итоге именно мы бросаем нашего пациента и мчимся к другому. Почему?

Долгие мгновения он не смотрел в ее сторону, не поворачивал головы, гипнотизируя дверные петли, а потом неожиданно улыбнулся. И его профиль с нечеловеческим оскалом выглядел совершенно безумно.

— Потому что это весело.

Хлопок двери заглушил вырвавшийся у Рене судорожный вздох.

Операционная в главной больнице Монреаля почти ничем не отличалась от всех виденных ранее. Возможно, чуть больше. Возможно, чуть современнее. Однако, когда Рене проскользнула внутрь прохладного помещения, то не заметила всего этого. Ее поразила бурлящая толпа людей, которая о чем-то шумно переговаривалась. Они находились в постоянном движении и даже толкались. Только Ланг с уже знакомой белокурой операционной медсестрой стояли около негатоскопа и о чем-то тихо переговаривались, ну и ссутулившийся мужчина в шапочке с логотипом «Звездных Войн» невозмутимо насвистывал веселенькую мелодию, сидя около большой модульной анестезиологической системы. В общем, атмосфера настолько контрастировала со спокойствием и деликатностью царивших во время операций в Квебеке, что Рене растерялась. Но в следующий момент на нее надели халат, руки скользнули в перчатки, и она повернулась к подошедшему наставнику.

— Твое дело кровотечения и сакция. Поняла? — приглушенной маской голос звучал торопливо, но удивительно бодро. Ни следа привычной лени или скуки.

— Да, сэр.

Дождавшись ответа, Ланг хотел уже было отойти, однако, неожиданно как-то странно взглянул на Рене, и маска на его лице колыхнулась. Он будто принюхивался к чему-то, затем оглянулся проверить, заметили ли что-то остальные, но персонал был занят своими делами. Нахмурившись, Ланг кивнул и снова отошел, видимо, в последний раз свериться с качеством и расположением травм, а Рене услышала:

— Всегда приятно, когда в операционной появляется новое лицо. — Повернув голову, она увидела первую за сегодня искреннюю улыбку — веселые морщинки собрались около голубых глаз, а бледно-рыжие брови забавно дернулись. Маска могла скрывать половину лица, но этим Рене не обманешь. — Доктор Фюрст. А вы, судя по записям, доктор Роше. Верно?

— Да, сэр.

— В ваших хирургических балахонах и родственников-то не узнаешь. Жаль, что приходится начинать профессиональное знакомство в такой сумбурной обстановке. Кстати, отличный выбор обуви.

Он махнул рукой на желтые тапочки, а затем повернулся к пациенту, чтобы проверить значения на манометрах. Неровно пищали сердечные ритмы, на мониторе рисовались дерганые зубцы. Во рту пересохло от волнения, но Рене все же тихо поблагодарила за простое человеческое участие:

— Спасибо.

— Ну же, пошевеливаемся. Иначе неудачник, в конце концов, отправится на небеса, а я пока еще не давал на это своего согласия, — донесся до них раздраженный голос доктора Ланга, и помещение на мгновение взорвалось хаотическим движением, а потом резко затихло.

За годы учебы Рене видела много разных операций, работала с разными хирургами, в разных отделениях, и в каждом из них всегда были свои любимые особенности. Например, детские врачи продолжали разговаривать со своими маленькими пациентами даже во время наркоза, словно те могли слышать их мягкие успокаивающие голоса. Сосудистые хирурги вечно кричали, злились и ругались на качество шовного материала. Ортопеды пересказывали любимые хоккейные матчи, нейрохирурги — последнюю партию в гольф. Онкологи обсуждали скандалы симпозиума по микробиологии, а кардиологи новые винные бары. Здесь же, в этом гулком коробе с ярким светом бестеневых ламп, не было ничего. Ни шуток, ни смешков, даже команды отдавались шепотом или попросту взглядом, потому что… Рене встала около пациента и посмотрела в глаза наставника… Потому что доктор Ланг, как оказалось, обладал удивительной особенностью к тренировке своего персонала. Почти дрессуре. Его окружала такая завеса уникальности и абсолютной власти, что каждый из присутствующих невольно пытался ему соответствовать. Никаких споров. Это уж точно.

Ланга, очевидно, боялись. Не так, как страшатся сильных мира сего, но для большинства его разочарование было даже похуже уголовного срока. Ибо работать в команде главы отделения считалось здесь вершиной если не карьеры, то способностей точно. Даже смелая в ординаторской Хелен теперь молчала и с неожиданной готовностью ловила каждый взгляд, вздох или намек на жест, чтобы предугадать команду своего кумира. Ланг царил здесь подобно Господу Богу и с тем же упрямством, которое едва не граничило с гордыней, пускал в святая святых операционного театра только достойнейших. Кровотечения и сакция. Что же, очевидно, Рене не достойна. Кто-то сказал бы: «Как унизительно!» — Но она молча взялась за аспиратор и приготовилась очищать операционное поле. Разводить споры над телом больного — худшее, что можно придумать. И, похоже, Энтони Ланг прекрасно донес до остальных эту истину, ибо никто из его команды даже не подумал открыть рот.

Как всегда, накатило волнение и вспороло шрам надоедливым зудом. Дернув плечом, Рене попыталась было избавиться от этого ощущения, но оно противной занозой засело под маской и никак не хотело прекращаться. Находившийся же позади доктор Фюрст, видимо, заметил нервное движение, потому что внезапно Рене услышала шепот на странном французском.

— N'aie pas peur, Lang te soutiendra[22].

Она вовсе не была уверена в подобной широте души своего наставника, но благодарно кивнула. Ложь во спасение нервной системы оказалась как нельзя кстати.

— Начало операции десять двадцать шесть, — тем временем негромко произнес доктор Ланг. — Идем со срединной лапаротомии, а затем спускаемся вниз. И ради бога! Никакого французского!

Последняя фраза, очевидно, была сказана специально для них, потому что за спиной Рене раздался вздох доктора Фюрста.

— Твоя франкофобия уже утомила, Энтони. Мы все-таки в Канаде…

В операционной стало испуганно тихо. Спиной Рене чувствовала, как в головах стоявших вокруг людей постепенно скапливался ужас предстоящей расправы не только над рискнувшим дерзить, но над всеми, кому не повезет попасться под руку. И только доктору Фюрсту, кажется, было все равно. Под испепеляющим взглядом Ланга он продолжил напевать свою мелодию, в которой Рене с удивлением узнала исковерканный «Rammstein», а потом анестезиолог и вовсе отвернулся, чтобы дать тихие указания медсестре.

— Ах да. Даю добро. Начинайте, — весело откликнулся он, погрузившись в показания своей чудо-машины. — И помни, Энтони. Это французская Канада!

Послышалось знакомое характерное хмыканье.