Татьяна Ковалева - С тобой навсегда
Журавлева вскинула на меня удивленные глаза, сказала укоризненно:
— Доктор Игумнова-Штерн, вы… нехороший человек!
Я думала, что ослышалась. Я ведь рассчитывала, что меня похвалят, ибо сделала даже больше, чем требовалось.
— Почему? — выдохнула я растерянно.
Ассистентка смотрела на меня довольно прохладно:
— Потому что вы пользуетесь своим превосходством в корыстных целях! Посмотрите на своих однокашников. Все эти студенты пришли участвовать в конкурсе. Они трудятся, им тяжело. А вы пришли отнимать у них книги, — после паузы она раздраженно добавила: — Я ведь не сомневаюсь — главный приз опять будет ваш.
Я вышла тогда из аудитории опечаленная и даже подавленная. Я была еще незакаленное дитя и все принимала близко к сердцу. Мне бы легкой походочкой идти тогда по улице и смеяться, — ведь слова ассистентки при желании можно было принять за высшую похвалу, — но я едва не плакала и переживала по этому поводу дня три. Главный приз, действительно, был присужден мне. Однако приз этот остался невостребованным. Я глубоко обиделась тогда…
Но вот и театр!
Таксист тормозит, оборачивается ко мне и вежливо кивает. Петер, завороженный видами Петербурга, застигнут врасплох. Он не ожидал, что мне выходить так скоро. Он явно не хочет расставаться сейчас, но тут, видно, вспоминает, что и у него мало времени, с досадой смотрит на часы.
— Прощайте! — говорю я.
Петер задерживает мою руку в своей, легонько целует мне запястье:
— Люба, я найду вас…
Я с улыбкой пожимаю плечами:
— Хорошо.
И опять ругаю себя:
«Во всем ты неудачница! Могла бы на прощание сказать что-нибудь более значительное».
По разные стороны символа
Едва я вхожу в приемную, из своего кабинета прямо-таки вылетает Петр Петрович. Глаза у него горят возбужденно, румянец играет на щеках. Я его таким никогда не видела.
Завпост говорит почему-то громким шепотом:
— Люба! Куда же вы пропали?
— Вы же сами сказали, что сегодня мне — к одиннадцати! — оправдываюсь я.
Но он машет на меня рукой:
— Ах, Люба, я не о том! Срочно бегите в приемную директора… — завпост переводит дыхание.
А я уже чуть не падаю в обморок от страха:
— Что случилось, Петр Петрович?
— Люба, я битый час разыскиваю вас. Сижу на телефоне, звоню в общежитие. Но мне отвечают, что вы ушли. Однако все — потом! Потом! Вам квартиру дали, Люба! Идите же за ордером… пока кто-нибудь прыткий не перехватил. Сами знаете, какие нынче времена.
Я на радостях чмокаю Петра Петровича в щеку, пахнущую каким-то дорогим одеколоном, и тороплюсь в приемную директора.
Секретарь Дима, увидя меня, расплывается в улыбке:
— Ах, Люба! Знали бы вы, чего это стоило нашему директору. Бесплатная квартира в нынешние времена! Кстати, и я имел удовольствие руку приложить…
Дима достает папку из ящика стола, вытаскивает на свет ордер — неожиданно блеклую бумажонку. Потом в руке его чуть ли не волшебным образом появляются и позванивают ключи.
«Господи! Ключи от моей квартиры…»
— С вас причитается! — изрекает Дима традиционное, глубокомысленное.
Я подхватываю ордер и ключи:
— Потом, потом, Дима… непременно!
Дима мудро улыбается:
— В такую минуту многие сходят с ума. Крепитесь!
Но меня уже нет в приемной директора.
Нет меня и в приемной Петра Петровича, ибо он отпускает Любашу Игумнову по такому случаю.
Я беру такси и несусь в общежитие. Причем мало что соображаю. У меня сейчас два всего ощущения: ощущение ордера в левой руке и ощущение ключей — в правой. Это мои скипетр и держава. В эмоциональном плане я — императрица сейчас, владычица своей однокомнатной империи. Я — на взлете; я — вся в мечтах и перспективах. Я живу, я уже много значу — по крайней мере в собственных глазах. Ведь уже есть на этом свете территория — крохотная, клочок совсем, — но моя. И ничья больше! Это будет моя крепость, моя пещера, моя нора, в которой я в любой момент могу укрыться от внешнего мира, часто неоправданно жестокого, и могу отлежаться, залечить раны, полученные в борьбе за место под солнцем!
Да, именно такие возвышенные мысли посещают вдруг меня, пока я еду в такси.
Едва войдя в комнату, я принимаюсь собирать вещи. Но это только говорится так — собирать. А собирать-то, собственно, нечего. Тряпки одни — треть платяного шкафа. И зубная щетка с мыльницей… Ни самой простенькой мебели, ни посуды, ни даже своего постельного белья у меня нет. Я — совершеннейшая бесприданница.
Но это меня нисколько не заботит. Наоборот, принцип римского легионера «Все мое ношу с собой» очень симпатичен мне сегодня: не нужно заказывать машину и грузчиков для перевозки несуществующих вещей. Ко мне приходит другая мысль: ты действительно сошла с ума, присядь, успокойся, ибо невежливо и даже грубо будет так внезапно съехать от девочек, с которыми под одной крышей прожила не один год… Им, думаешь, не завидно будет, не обидно в душе?
Я успокаиваюсь, сажусь за стол. Верчу ключи на пальце, рассматриваю клеенчатую бирку с адресом. Похожие клеенчатые бирки я много раз видела на ручках младенцев в роддоме. Выходит, ключики у меня тоже новорожденные. Улыбаюсь этой мысли. Смотрю на часы. Вера и Надя придут приблизительно к двум. Их ждать еще часа полтора.
Господи, как медленно тянется время!
Креплюсь, как могу. Зеваю — как всегда зевала перед экзаменом; это я от возбуждения.
Наконец вскакиваю, порываюсь что-то делать: протираю влажной тряпкой свою большую дорожную сумку, начинаю укладывать в нее платья, костюмы…
«Но зачем я это делаю? Там, наверное, нет шкафов. Конечно, нет! Откуда?»
В обратном порядке я вытаскиваю одежду обратно из сумки и развешиваю на плечиках в шкаф. Потом сажусь за стол и успокаиваюсь окончательно. Даже закрываю глаза. В голове ни одной мысли. Я будто дремлю. Только ощущаю, как ключи приятно тяжелят руку.
Сижу неподвижно, будто сфинкс, наверное с час.
Вдруг в дверь стучит кто-то.
«Кто бы это мог быть? Я никого не жду…»
Заинтригованная, я подхожу к двери, открываю. На пороге — собственной персоной Кандидат.
У него такие масляные щеки, будто он только что съел внушительный кусок ветчины (и после этой ветчины пребывает в хорошем настроении):
— Ты не обиделась на меня вчера?
Он без приглашения вваливается или точнее — вплывает в комнату, садится на стул, который под ним жалобно и даже как-то придушенно скрипит.
— Что толку на таких обижаться! — бурчу я. — С тебя ведь — как с гуся вода.
