Кэш - Джессика Петерсон
Я не знаю, то ли мне смеяться, то ли плакать. Неужели этот вечно угрюмый ковбой на самом деле скрытый оптимист? И правда… как он пережил потерю родителей? Как не сломался, когда в девятнадцать лет на него свалилась ответственность за четверых братьев? Как он чувствовал себя, отказываясь от мечты своих родителей? А как насчёт его собственных мечт? И, самое главное, почему меня это вообще волнует?
— Твой отец… — Кэш подгоняет лошадь в лёгкую рысь. — Он очень нам помог. Нас было пятеро, и он всегда находил, чем нас занять.
Слишком занят, чтобы интересоваться собственной дочерью?
Я резко моргаю и отворачиваюсь, глядя на холмы.
Свет приобрёл оранжевый оттенок. Скоро стемнеет, и вместе с ночью наконец придёт долгожданная прохлада. Этот день кажется бесконечным. Внутри всё ноет.
А снаружи… чёрт, почему меня не больше раздражает тот факт, что моя насквозь мокрая от пота рубашка липнет к такой же рубашке Кэша?
— Вот почему, теоретически, он должен был оставить ранчо тебе. — Злиться безопаснее, чем чувствовать всё это. — Потому что ты был для него как сын.
Кэш напрягается за моей спиной.
— Я не знаю, кем я был для Гарретта. Но он был для меня как отец. Появился рядом в тот момент, когда мне это было особенно нужно.
Пауза.
— Я любил его.
Во мне закипает ещё больше злости. Жжение в глазах становится невыносимым.
— Я тоже его любила.
Снова пауза.
— Потерять родителя — самое дерьмовое из всего дерьма, через которое мне приходилось проходить.
Кэш знает, о чём говорит. Если всё, что он рассказал, правда, то он потерял всех родителей, которые у него когда-либо были.
Это не делает мою боль менее реальной. Но ставит её в другую перспективу. Этот человек прошёл через такое… Как можно вынести столько и не сломаться?
— Это действительно дерьмово, да. — Я приподнимаю плечо, вытирая глаза о рубашку. — Правда, у меня хотя бы нет братьев и сестёр, о которых надо заботиться.
— Хотел бы сказать, что со временем становится легче.
Я смеюсь, но без капли веселья.
— Вот уж спасибо за бодрящий настрой.
— Ты хочешь, чтобы я тебе соврал?
— Не знаю. Может быть.
Я смотрю вниз, на его ноги. В груди что-то сжимается.
— Это же папины сапоги, да?
— Как ты догадалась?
— Я их помню. Он вечно носил вещи до дыр.
И Кэш тоже. Он носит эти сапоги постоянно. Он делает это, чтобы почтить память папы? Или просто чтобы сохранить хоть что-то от него?
Если честно, мне нравится обе эти идеи.
Кэш хмыкает.
— Никогда не встречал человека, который бы больше ненавидел шопинг.
— Теперь понятно, почему у него с мамой ничего не вышло.
Кэш ничего не отвечает.
Мне становится жарко. Почему я вообще всё это говорю? Может, плавный ритм скачки и тепло его тела вокруг меня создают иллюзию безопасности?
После затянувшегося молчания он вдруг произносит:
— Гарретт подарил мне их на мой тридцатый день рождения. Сказал, что это подарок от твоей мамы на его тридцатилетие.
— Это похоже на неё, да.
— Отношения — это не просто. Твой отец… у него было много сожалений.
Сердце дергается.
Кэш подкидывает мне крупицы информации, но зачем? Это попытка отвлечь меня? Или он пытается заставить меня довериться ему, чтобы потом ударить, когда я опущу защиту?
— И он делился этими сожалениями с тобой?
— Иногда. Дни на ранчо длинные. Становится одиноко. Когда я стал старше, Гарретт начал открываться. Ты и твоя мама были важной частью его истории.
Я фыркаю, потому что, если этого не сделать, разревусь.
— Я этого не чувствовала.
— Он говорил о тебе. — Кэш немного смещается в седле. — Часто.
— Теперь ты врёшь.
— Я многое могу быть, Городская Девчонка, но уж точно не лжец.
— Прекрати с этим «Городская Девчонка».
— Тогда прекрати нести чушь. Если хочешь быть владелицей ранчо — веди себя как владелица ранчо.
Я резко оборачиваюсь, и края наших шляп сталкиваются.
— Я не хочу быть владелицей ранчо. Эта жизнь… она вообще никогда не входила в мои планы. Я здесь только…
— Ради денег.
Его голубые глаза сверлят меня.
Мне стоит огромных усилий не отвести взгляд. Наши лица всего в нескольких сантиметрах друг от друга.
— Ну, скажи, что я не прав.
Почему бы и не сказать ему правду? Пусть ненавидит меня больше, чем уже ненавидит. Может, он сам уйдёт и решит мою проблему. Или хотя бы будет держаться подальше.
— Деньги — часть этого, да. Но раз уж ты такой фанат честности, скажи мне, что я вру, если скажу, что ты тоже хочешь это ранчо ради денег.
Его ноздри раздуваются. Глаза опускаются на мои губы, и на секунду меня охватывает безумная мысль, что он сейчас поцелует меня просто чтобы заткнуть.
Часть меня даже надеется, что он это сделает. Как же было бы приятно потом залепить ему пощечину.
— Ты вообще слушала, что я только что сказал? — Он снова смотрит прямо на меня. — Всё, от чего мне пришлось отказаться? Конечно, я хочу деньги. Я хочу деньги, потому что собираюсь превратить ранчо Риверс вот в это.
Он кивает на землю вокруг нас.
— Вернуть своей семье землю — это всегда было целью. И твой отец это знал.
Я открываю рот. Закрываю.
Ну конечно, мрачный ковбой хочет завладеть ранчо Лаки по благородной причине. И конечно, от этого тёплое, тягучее чувство в груди растекается в животе.
Может, Кэш не просто мудак ради того, чтобы быть мудаком. Может, он угрюмый потому, что уже больше десяти лет тащит на себе весь мир. Он потерял родителей. Воспитал братьев.
Потерял моего отца.
— Я этого не знала, — говорю я наконец.
У него дёргается челюсть.
— Знала бы, если бы спросила.
— Как будто ты вообще задал хоть один вопрос обо мне.
— Я, я, я. Это ты в двух словах, да?
Я прищуриваюсь.
— Знаешь, я уже почти начала тебе сочувствовать.
— Мне не нужно твоё сочувствие.
— А мне не нужен твой осуждающий взгляд.
Я отворачиваюсь, выпрямляюсь в седле, и меня снова накрывает жар, на этот раз от злости.
Я должна его уволить. Прямо сейчас.
Но это сделает меня сукой, не так ли?
И если быть честной, я в этом деле ни черта не понимаю. Я знаю, насколько важен управляющий для работы ранчо, и понятия не имею, где так быстро найти замену.
Единственное, в чём я уверена?
Кэш делает так, чтобы этот мир продолжал крутиться, как бы мне ни хотелось в этом признаться.
Если я собираюсь оставаться на
