И солнце взойдет (СИ) - О&#39

Свежесть с одной из ветвей реки, на которую разделялась перед островом спокойная Оттава, ощущалась даже за плотными дверями автобуса. А тот неспешно катил по сонным улочкам. И чем дальше Рене углублялась в их переплетение, тем больше понимала что, несмотря на все попытки, Монреаль еще меньше походил на Европу, чем любимый Квебек. Да, здесь на дорогах старого города тоже лежала брусчатка, а базилики и соборы повторяли линиями готику своих далеких собратьев, но даже вывески на французском и королевские лилии на голубом поле флагов не могли сгладить налета Америки. А тот неуловимо присутствовал везде и назывался «современность». Рене не была в Женеве почти десять лет, но и сейчас могла вспомнить шум по-настоящему старых улочек, едва уловимый аромат ладана из собора Святого Петра, что застал самого Кальвина, и настоящую французскую речь. Но все же Монреаль нравился ей ничуть не меньше Квебека. Пускай он был более суетливый, по-деловому суховат, однако, как и столица провинции, оказался слишком сильно похож на оставленный дом.

В начале шестого ординаторская и примыкавшая к ней раздевалка еще пока пустовали. Лишь кто-то из ночной смены устало вбивал в компьютер последние данные по своим пациентам, да глотал горячий кофе дежурный в прошлые сутки резидент. Легко найдя свой шкафчик, который располагался почти у самой двери, Рене сложила туда учебники, натянула халат и повесила на шею стетоскоп. С каким-то непонятным трепетом она взяла в руки новый бейдж, где красовалась ее фотография и фамилия, повертела в ноющих пальцах, а потом уверенным движением прикрепила к белой плотной ткани. Ну что же, самое время разочаровать доктора Ланга в своих умственных способностях, а потом постараться доказать обратное.

Так как своих больных у Рене пока не было, то и привычных утренних задач для нее не нашлось. А потому она сидела в ординаторской в обнимку с планами двух предстоящих операций и осторожно разглядывала прибывавших людей. День в этой больнице начинался рано. Перед ней на коленях лежал список хирургической команды, из которых известным было лишь имя самого главы хирургии, с остальными же Рене только предстояло познакомиться. Но когда она уже подумывала, не пробежаться ли до отделения анестезиологии, дабы успеть перед операцией лично познакомиться с неким доктором Фюрстом, в их большую светлую комнату вкатил доктор Ланг. Он мазнул взглядом по комнате, чуть задержался на Рене, и она почти услышала тяжелый вздох.

Глава отделения был на своем сегвее и вновь одет в черное, точно представитель тех субкультур, что отращивают волосы, подводят глаза и слушают безумную музыку, больше напоминавшую распиливание железных кастрюль. По крайней мере, его татуировка наводила именно на эти крамольные мысли. Узор выглядывал из-под края закатанного до локтя рукава черной рубашки и сливался с ней в одну темноту. Интересно, доктор Ланг всегда-всегда ходит… так? И Рене вдруг стало смешно. Она представила, как в черном хирургическом костюме, в черной шапочке на черных волосах, в черной маске, в черных перчатках и, конечно же, в черном драматично развевающемся халате наставник входит в ярко-белую операционную. О, да. Это было бы в его духе — все так же лирично и очень патетично. Не сдержавшись, Рене тихо фыркнула, но тут же получила убийственный взгляд в свою сторону. Невольный наставник будто бы знал, какие скабрёзные мысли царили в ее голове.

Тем временем доктор Ланг подкатил к одному из окон, за которым уже серел рассвет, и знакомым, удивительно легким для его роста движением запрыгнул на широкий подоконник. Не стесняясь, глава хирургии закинул ноги на подвернувшийся рядом стол и махнул рукой, на которой Рене — и это не удивительно — не заметила ни одного кольца. В следующую же секунду каждый из находившихся в ординаторской настороженно замер, наступила тишина.

— Доброе утро, — негромко поздоровался Ланг. Его взгляд медленно скользнул по лицам присутствующих, а затем обратился к очень интересной дверной ручке. — Знаю, что отвлекаю вас от дел, но сегодня у нас будет небольшое собрание, прежде чем все приступят к выполнению своих обязанностей.

Он снова вздохнул, потер двумя пальцами хмурый лоб и заговорил, теперь обращаясь к потолку или квадратным лампам дневного света, словно жившие там бактерии заслуживали большего внимания, чем люди:

— Надеялся, мне не придется этого делать. Но увы, у нашего главного врача слишком неконтролируемая жажда деятельности, — медленно проговорил Ланг, а потом, так и не опустив головы, вскинул руку и безошибочно указал на Рене. — У нас новый старший резидент. По всем вопросам…

— Если ты настолько туп, то спустись двумя этажами ниже в педиатрию к этой бешеной Тико и останься там навсегда. Возиться с детским говном — вот предел твоих возможностей!

Донесшийся из-за двери громкий голос прервал доктора Ланга на полуслове. Однако он не возмутился, лишь поднял брови, словно оценивал озвученное предложение, осклабился, а затем молча уставился в окно в ожидании, когда можно будет продолжить. А в следующий момент раздался хлопок, и в ординаторскую ввалился Жан Дюссо в сопровождении темнокожего парня. Тот был невысок, со сбившимся набок мятым халатом, и его лицо покрывали удивительно крупные капли испарины. Рене озадаченно нахмурилась, потому что дышал он при этом так тяжело, что невольно захотелось ему посочувствовать. Похоже, беднягу отчитывали на протяжении минимум всех восемнадцати этажей, которые миновал лифт.

— Если тебе плевать какой иглой шить, так выбирай шило и моток бечёвки. Какая, мать твою, разница, — не унимался Дюссо. Он шагнул к стоявшей около входа вешалке, раздраженно закинул туда свой темно-серый плащ и наконец-то развернулся к остальным. Секундное замешательство и… — О-о-оу!

— Мы очень рады вам, доктор Дюссо, — протянул Ланг. — Мне неловко отвлекать вас от учебного процесса, но надо соблюсти формальности.

Он лениво махнул рукой, и взгляды вошедших немедленно скользнули по замершим на своих местах врачам и медсестрам, прежде чем споткнуться о напряженную фигурку Рене. И если Дюссо смотрел лишь со знакомой навязчивостью, то незнакомый молодой человек опасливо передернул плечами.

— Ланг, — тем временем кивнул хирург. — Прошу нас извинить. К сожалению, пациенты сами себя не вылечат. Правда, с помощью мистера Хулахупа…

— Холлапака, — едва слышно поправил все еще потевший несчастный.

— … они не сделают этого так же. Скорее уж Лазарь воскреснет и явится в нашу богадельню раздавать божественные щелбаны.

Дюссо рассмеялся, и тут же вокруг послышалось тихое солидарное фырканье. Все радостно зашептались, однако Рене заметила, как где-то на середине фразы Энтони Ланг снова уставился в окно. Он смотрел на просыпавшийся за стеклом город, словно тот интересовал его куда больше жизни собственного отделения. Будто там творилось что-то куда более интересное, чем новый день в стенах крупнейшей больницы. Абсурд! Рене едва сдержала раздраженное фырканье. При такой страсти к полному контролю, Ланг должен был знать каждый шаг своих подчиненных, каждый жест и читать в их глаза еще не принятые решения. «В моей работе споры часто заканчиваются плачевно». Да-да. Именно так! Но, если дело не в равнодушии, тогда в чем?

Она бросила еще один взгляд на замершую черную фигуру и вдруг ошарашенно поняла — доктору Энтони Лангу скучно. Святые небеса! Похоже, вся эта рутина казалась ему настолько унылой и утомительной, что даже рассвет над знакомым городом выглядел более притягательным. Больные, здоровые, интерны, резиденты, их проблемы, вопросы отделения — досадная, но предсказуемая нелепица. То, что случается каждый день без шанса на разнообразие. Он давно все изучил, знал каждое слово или еще не поставленный диагноз, а потому чертовски скучал. Почти смертельно. Это читалось в пустом взгляде, которым он снова скользнул по занявшему свой угол Холлапаку; по недрогнувшему лицу, стоило Дюссо намеренно встать за спиной Рене и демонстративно заглянуть в лежавшие на девичьих острых коленках бумаги. Даже когда в вырез джемпера устремился любопытный мужской взгляд, отчего захихикали все находившиеся рядом, Ланг остался уныло бесстрастен. И тогда Рене невольно задумалась — зачем он здесь? Что, черт возьми, держит его в этих стенах, если один их вид вызывал приступ рвоты? Вряд ли она найдет ответ.