Селянин - Altupi
— Да. — Андрей светло, словно забыв о всех заботах, улыбнулся. — Четырнадцатого прилетают в Москву.
— Четырнадцатого? Через одиннадцать дней?! О! — Кирилл забыл, как дышать, забыл о холоде, о постоянно свисающих с носа соплях, обо всём. Радость заполнила его и хлестала через край.
— Да, мы с Лариской поедем встречать. Она уже отгулы взяла на два дня.
Упоминание банкирши привело Кирилла в чувство.
— Она не говорила, что я звонил ей в начале недели?
— Нет, — покачал головой Рахманов. — Ты звонил?
— Да, звонил. Вот она стерва! Она и со мной разговаривать не стала, а я всего лишь спрашивал, как у вас дела… Блять, ладно… нахуй мои проблемы — расскажи, как мама. Результат есть? Она ходит?
— Ну ты смешной, Кирилл! — Андрей действительно рассмеялся. — Как она так быстро пойдёт: у неё же мышцы полностью ослабли! Сейчас она проходит реабилитацию, разрабатывает их и потом ещё долго надо всякие упражнения делать… но это Егор знает, мне он особо не докладывает. А так к мамке чувствительность вернулась, вплоть до кончиков пальцев! Двигает руками, ногами, садиться научилась. Врачи из клиники говорят, что, если постоянно заниматься, проходить курсы процедур, то сможет самостоятельно передвигаться. Конечно, инвалидность вряд ли снимут, но лежачей уже не будет.
— Я рад, — искренне сказал Кирилл, правда огорчённый, что процесс возвращения в мир ходячих людей займёт так много времени. Жаль, что чудес, как по мановению волшебной палочки или цветика-семицветика, не происходит.
В школе прозвенел звонок на урок, этот ужасный звук хорошо было слышно даже за тридевять земель.
— Это благодаря тебе, Кир.
— Да ну, — поморщился Калякин. Чувствовал неловкость, когда его хвалили Рахмановы. Рука тянулась снова потрогать грязную панель.— Хватит выдумывать.
— Это Егор так говорит. И мамка тоже.
— Егор говорит? — ухватился Кирилл. — Он обо мне говорит?
— Редко, — со вздохом признался Андрей. — Почти нет.
Воодушевлённый вопрос облачком пара повис у рта и не был задан. Захотелось сесть на землю, прямо на жёлтую траву, прислониться спиной к панельной стене и побиться о неё же затылком. Но Кирилл остался стоять, пряча глаза за разглядыванием школьного двора и сада, до которого они так и не дошли.
— Егор считает меня предателем? — медленно, делая паузы после каждого слова спросил он. — Что он вам рассказал?
— Сначала ничего не говорил. — Андрей сорвал сухую жёсткую былинку, стал разламывать её. — Хмурился, мало разговаривал. Через два дня только сказал, что ты больше не приедешь, и больше ничего не говорил.
— Совсем?
— Да. Егор сильно занят был, — оправдал брата Андрей, — мотался туда-сюда: документы, визы, транспорт… Поросят продавал, корову…
— Корову продал? — вскинул голову Кирилл.
— Продал, — вздохнул пацан, сорвал ещё травинку. — Я его уговаривал не продавать: я же у Ларисы остался жить, хожу Найду кормить, мог бы и за коровой смотреть… и за курами тоже. Поросят бы, наверно, не осилил, а корову жалко… Но Егор… Ему тоже корову было жалко, но он меня ещё пожалел, чтобы я не надрывался, а учился, а я математику вон завалил, «трояк» в четверти, наверно, будет.
Кирилл слушал и диву давался. И удивлялся на себя, долбоёба. В этой маленькой обездоленной семье все друг друга защищают, жертвуют собой и чем-то дорогим, а он почти позабыл об этом, почти продался за тёплую сральню с вай-фаем. За себя стало стыдно, а к Рахмановым возникло безмерное уважение.
— Только перед самым отъездом Егор выговорился, — серьёзно, но с детской непосредственностью продолжил Андрей. — Темно уже было, мы сидели во дворе… ну, там, где столик… Мясо на мангале жарили, потом просто на небо смотрели и, в общем, он сказал, что ты его бросил. Ещё сказал, что думает, что ты не по своей воле, типа, тебя заставили… ну, родители твои… ведь они же сразу Егора невзлюбили и разлучить вас пытались…
— Егор так подумал? — В сердце Кирилла пышным цветом вспыхнула надежда. Он даже дёрнулся. Зашевелился, засуетился.
— Ага, так подумал, — не замечая его метаний или не понимая их, подтвердил Андрей. Сорвал, наверно, стотысячную былинку. — И мамка так думает. Я тоже так думаю: я знал, что ты вернёшься к нам, ты ведь мне сам говорил, что любишь Егорку. — Мальчишка доверчиво, обезоруживающее улыбнулся.
— А он любит меня?
— Не… не знаю, — поведя плечом в огромной куртке, протянул Андрей, — он не говорил об этом. Но кого ему ещё любить-то?
— Как ты думаешь, он меня простит?
— Куда он денется с подводной лодки? — хмыкнул пацан и смешно наморщил нос. — Говорю же, он не верил, что ты его по своей воле бросил, а когда ты ему расскажешь, как тебя заставили…
— Как, блять, я расскажу?.. Кстати, как ты с ним связываешься? Номер его дашь?
— Он сам мне звонит по интернету раз в три дня.
— По интернету? У вас теперь ловит интернет?
— У Лариски ловит. У неё от спутниковой тарелки. На компьютере видеозвонки по «скайпу»: ты же Егору крутой телефон подарил… Вот он и звонит по вечерам, когда освобождается. В четверг звонил, завтра будет звонить, потом в среду. Разговариваю с ним и с мамкой. Я тебе дам его номер, только ты вряд ли дозвонишься: в больнице аппаратура везде, и нельзя, чтобы помехи шли, Егор телефон выключает на всякий случай. Лучше к нам приезжай, когда он будет звонить.
У Кирилла задрожали руки, заколотились в карманах. Глаза забегали, пока мозг искал варианты: очень-очень захотелось увидеть Егора, рассказать, что тот прав на сто процентов, что его заставили, что он действовал из благородных побуждений, а вовсе не разлюбил. Хотелось прямо сегодня, прямо сейчас.
— Приедешь завтра? — спросил Рахманов. — Или ты останешься? Переночуешь у нас? Тётя Лариса, наверно, разрешит… Или можно у нас печку натопить, а я бы с тобой дома переночевал…
Его взгляд был таким просительным, что Кирилл готов был сорваться. Любовь, нетерпение, радость, надежда, привычка действовать без тормозов слились в гремучую смесь, как взболтанное шампанское, которое вот-вот выдавит пробку. Кирилл чувствовал, как эта смесь эмоций, слившаяся в дикое желание поговорить с Егором, давит на него, заставляя сказать «да». «Да» — такое короткое слово, его так легко произнести, всего лишь два звука, давай
