Фонарики желаний - Глория Чао
– Прекрати так делать, – строго говорит он. – Ты что, не можешь поучиться у Цзяо? У него отличная деловая хватка.
Как насчёт известности нашего магазинчика как магазинчика с лучшими булками? Как насчёт того, что пекарь тут я, а Цзяо даже не может отличить муку от крахмала? Все эти мысли быстро и болезненно погибают на кончике моего языка – их убивает холодный воздух, который я вдыхаю через рот. Пацифист. Да, это я. Иногда я ненавижу в себе это качество. Потому что в такие моменты слово «пацифист» кажется лишь более вежливым аналогом слова «трус».
– Ладно, – говорит трус во мне, даже не понимая, на что соглашается. Попробовать поучиться у Цзяо? Пытаться продавать абсолютно всё, что я приготовлю, вне зависимости от качества? Впрочем, это неважно. Я прогибаюсь так часто, что у меня даже есть для этого прозвище: Позорник Кай.
Отец треплет меня по руке и – что большая редкость – улыбается.
Мы снова молчим. Тишина так душит, что мне очень хочется, чтобы отец поскорее доел свою булку с карри.
Прежде чем отправить в рот последний кусочек, он спрашивает:
– Как школа?
– Хорошо, – тут же отвечаю я. У меня в самом деле всё более чем хорошо – я в этом году хорошо шевелил булками, и это ещё как оправдалось, – но я не хочу упоминать ни об этом, ни о том, что он пропустил церемонию награждения. Он даже не спросил, что именно я выиграл. Может быть, мама ему рассказала, но он, узнав, что награда связана с искусством – точнее, со скульптурой, с которой я отлично справился благодаря моим рукам пекаря, – решил, что не зря выбрал Прова.
Слава Иисусу, Иосифу и Марии: отец наконец-то доедает булочку. Но потом просит ещё одну порцию чая.
Через ещё пятнадцать минут полной тишины – всё это время мы попиваем чай, смотря друг на друга и на стол, – я наконец-то свободен.
Раз уж он собирается уходить, я решаю проявить вежливость и желаю ему хорошей поездки.
– Надеюсь, Пров выиграет, – добавляю я. Да, вот такой я Позорник Кай.
Он кивает.
– Помни: не выбрасывай еду.
Он укоризненно грозит мне указательным пальцем, и я едва сдерживаюсь, чтобы не отбить этот палец в сторону. Отец стоит неподвижно, пока я не отвечаю кивком.
Когда я наконец-то остаюсь один, мне очень хочется побить кулаками тесто, или лечь на пол, или поорать в подушку. Я выглядываю в окно, выходящее на «Фонарики желаний», но Лия́ там нет. Вздохнув, я завариваю себе чашку жасминового чая – моего любимого, о чём я узнал в тот день, когда мы с Лия́ перепробовали все запасы чая «Фонариков желаний». Её родители были недовольны, а вот бабушку это повеселило. Более того, Найнай нас даже подначивала: «Нельзя полностью понять себя, пока не узнаешь, какой чай твой любимый». Мы с Лия́ три часа с криками бегали по магазину – бедная Найнай, – а потом свалились спать на диване в офисе. Так мирно я не спал ни до, ни после.
Колокольчик снова звенит. Первая мысль, которая приходит в голову: «А раньше, во время бесконечного молчания, ты прийти не мог?»
Я жду посетителя, но заходит курьер. Я расписываюсь за посылку, не совсем понимая, что это. Но когда я её открываю, мой день переворачивается.
И я с ещё бо́льшим нетерпением жду вечера.
12. Магия
Лия́
– Куда собираешься?
Когда-то родители вообще не задавали таких вопросов. Наверное, потому, что в целом не очень за мной следили, полностью отдав моё воспитание на откуп Найнай. Которая, кстати, этот вопрос задавала, но скорее из соображений безопасности. «Наверное, и они меня спрашивают именно поэтому», – напоминаю я себе, но всё равно раздражаюсь.
Я не могу сказать им, что собираюсь встретиться с Каем. И именно в этот момент понимаю, что 1) они, возможно, спрашивают именно потому, что не хотят, чтобы я встречалась с Каем; 2) у меня нет других друзей. Что со мной не так? Это потому что я слишком робкая и мне слишком некомфортно с людьми? Или потому, что со мной неприятно общаться? У Кая есть Юн, Чиан и Джеймс, а у меня, когда мы не разговаривали, не было вообще никого.
Я не знаю, что ответить родителям. Каю я, конечно, говорю другое, но про себя знаю, что не умею врать (и ни за что ему в этом не признаюсь, хотя он, скорее всего, и так уже это знает, я ведь не умею врать). Когда я играла в «верю-не-верю» с бабушкой и Каем, я каждый раз проигрывала. Найнай всегда улыбалась так широко, что я видела розовый пластик её зубных протезов и гордые морщинки в уголках глаз. «Моя Лили́ такая чистая, честная и искренняя, что не умеет врать даже в карточной игре», – говорила она, превращая мою неуверенность в себе в достоинство.
Но сейчас я снова сомневаюсь. И потому начинаю копаться в кассовом аппарате, опустив голову. А потом всё-таки пытаюсь соврать.
– У меня встреча со Стефани Ли.
– Разве вы дружите? – удивляется отец.
– А, это та девочка, которая недавно заходила в магазин? – вспоминает мама. Слава богу. – Она милая. Говорят, она лучшая ученица в вашем классе! Такая молодец!
Ага, даже несмотря на то, что в пятом классе она не выиграла конкурс правописания.
Сколько же вранья нас разделяет. Мне это жутко не нравится – но я не знаю, как ещё поступить.
– Я ненадолго.
– Ладно. Телефон у тебя заряжен? – спрашивает мама.
Я киваю и поспешно ухожу, чтобы они не увидели моё лицо – на нём большими буквами написаны все мои угрызения совести.
* * *
Я встречаюсь с Каем на улице возле центра для пожилых людей. Группа старичков на лужайке занимается тайцзицюанем[22]. Прежде чем я успеваю сказать Каю хотя бы «привет», не то что поинтересоваться содержимым его рюкзака…
– Ю-ху! Лия́ и Кай! – кричит Ян-попо, самая гордая уроженка Тайваня.
– Чёрт, – тихо ругаюсь я.
– Что такое? – спрашивает Кай. Всё его внимание обращено на меня.
– Я сказала родителям, что встречаюсь со Стефани Ли.
– Ох. – По его лицу пробегает тень. Он понимает, что подразумевает мой ответ. – Пожалуй, надо отсюда уходить. И поскорее.
Как и всегда, он ставит меня на первое место, даже если это вредит ему. Он поступает так со всеми, включая (особенно?) свою семью.
Мы машем Ян-попо, потом быстрым шагом проходим мимо центра для пожилых людей. Мы идём быстро, потому что, э, мы в китайском
