Брат мужа - Мария Зайцева
Горячие пальцы на подбородке. Удерживают, применяя минимальную силу, даже не силу – легкое усилие, направленное лишь на то, чтоб обозначить намерение. Он не позволит мне отвернуться, спрятаться не даст.
– То мент этот, – продолжает говорить Иван, задумчиво, медленно, словно размышляя над тем, что происходит, – то врач в больничке…
Какой врач?.. О чем он? И вообще… Что говорит такое?
Надо спросить, но голоса нет, и сил нет на то, чтоб эти панические мысли, что кружатся в голове, конвертировать в слова.
– В школе еще… Тот мужик, что подвозил…
Тяжесть взгляда прибивает к стене, уже горячей от моего внутреннего жара.
Я хочу слиться с ней, хочу просто провалиться куда-нибудь, только бы не чувствовать его так близко, так интимно. Не дышать его запахом, одуряющим, горячим, словно песок пустыни, и терпким, словно морская соль. Я тону в этом всем: в общей опасности ситуации, в его хриплом медленном шепоте, грубости его пальцев, жесткости его взгляда…
– И вот еще один… Слишком много для скромной училки, а? Не считаешь? А что мой брат по этому поводу говорил?
Иван усмехается, пугающе холодно. И эта эмоция на контрасте с жаром взгляда, заставляет задрожать. Ощущаю, как мурашки по коже скачут, а губы сохнут еще больше.
Мне надо возразить ему, надо что-то говорить… Он такой бред же несет…
Подвозил… Кто? Когда? Единственный раз меня отец Левашова подвез, тот самый, что купил нашу машину… Чисто случайно, возле школы встретились… Почему я не могу этого сказать? Почему молчу и умираю от какого-то первобытного страха и волнения рядом с братом моего мужа?
А он?
Зачем он говорит это все?
Зачем так ведет себя?
Держит, не позволяя отвернуться?
Смотрит?
И ноздри его ревниво и гневно подрагивают…
К чему эти эмоции?
Я же… Я же не хочу этого… И эмоций этих… И взгляда этого, слишком внимательного, слишком… Все слишком!
– Хотя… – тут Иван наклоняется еще ниже, с высоты своего роста нависая надо мной, довлея, сознательно или нет, упирает вторую ладонь, крупную, тяжелую, рядом с лицом в стену, – я их понимаю… И его понимаю…
Что?
Я уже потеряла нить, слишком оглушенная происходящим, моргаю удивленно, пытаясь понять, о чем он сейчас.
О Севе?
Что он спросил только что? Что сказал?
– Понимаю… – хрипло шепчет Иван, и горячее его дыхание на моих губах уже чересчур интимно. И надо отвернуться, и прийти в себя, наконец… У меня там Сева…
Цепляюсь за эту мысль, за имя мужа, как за последнюю соломинку, способную удержать, но тут Иван еще сильнее сокращает расстояние между нами, прижимаясь губами к моему рту.
И соломинка рвется.
У меня сразу же подкашиваются колени, отказываясь держать дрожащее тело в вертикальном положении, но Иван не дает мне упасть.
Не прекращая целовать, подхватывает за талию и рывком протаскивает по стене вверх, с легкостью отрывая меня от пола.
Я ничего не могу поделать с этим, вообще, кажется, не понимаю, что положение мое становится еще более шатким.
Слишком уж горячие у Ивана губы, слишком жесткий поцелуй.
Он не целует, он словно подчиняет меня, сводя с ума напором и какой-то отчаянной, безумной искренностью.
Меня никогда так не целовал муж. Ни в самом начале наших отношений, когда ухаживал, ни во время медового месяца… Ни, тем более, после.
Иван словно с ума сходит, поглощая любой возможный протест, сжимает своими крепкими ладонями с такой силой, что даже вздохнуть не могу, не то, что высказать протест.
Мне жарко, душно, невероятно горячо везде. Особенно там, где он касается. А касается он, кажется, везде. По всему телу чувствую огненные тиски его рук. Они плавят меня, сводят с ума, лишают воли и сил.
Я просто не способна сейчас ничего сделать, я ему и отвечать не могу, даже если бы и хотела, слишком он напирает, бесцеремонно вторгаясь на чужую территорию и забирая, захватывая ее себе.
Растерянно вишу в его объятиях, уступая этому напору, заражаясь так ярко транслируемой похотью, диким, каким-то отчаянным желанием.
То, что я сейчас испытываю, невероятно отличается от любого моего предыдущего опыта. Настолько, что даже сравнивать не получается. Это все новое для меня. И потому обескураживающее.
Не понимаю, что делать, как остановить это все.
А надо же остановить… Боже, что он делает со мной? Как он?..
На мгновение Иван отрывается от моих губ, словно позволяя прийти в себя, сделать глоток воздуха, не отравленный его яростной страстью, и я хочу этим воспользоваться, чтоб сказать «нет»…
Но в эту же секунду он легко, играючи, перехватывает меня, сажая на себя полностью, подбрасывает чуть выше, словно ребенка, и жадно лижет шею возле уха.
И я забываю все слова, выгибаюсь невольно, не в силах контролировать свое тело. То, что он делает – круче поцелуя даже! Интимней! Острей!
Сквозь сжатые губы вырывается стон, оглушающе звучащий в полной тишине квартиры.
Иван замирает, глядя на меня затуманенно и дико, всматривается в мое лицо, словно выискивая там что-то, очень нужное ему…
А через мгновение рычит сквозь зубы несдержанно, матерно, и в один шаг перемещает нас в ванную комнату. Захлопывает дверь, сажает меня на стиралку, резко, за бедра поддергивая к себе ближе. Не давая мне, оглушенной сменой локации, опомниться, снова наклоняется и целует. Теперь уже совершенно не сдерживаясь, вовлекая меня в такой ураган, что из головы мгновенно вылетают все оставшиеся там предохранители.
Больше я ничего не помню, ни о чем не думаю, он не позволяет мне это сделать, безжалостно зацеловывая, сминая, терзая своими губами, руками, собою. Это какое-то умопомрачение, помешательство, безумие!
Я горю в его пламени, я умираю!
Стена на спиной, кафельная, холодная, совершенно не остужает. Огромный мужчина, так умело и жадно терзающий меня, неумолим. Он не позволяет мне опомниться, оттолкнуть, да что там! Он даже крикнуть мне не позволяет, в какой-то момент просто закрыв жесткой ладонью губы и неистово жаля горячими поцелуями шею и грудь.
Я только бессильно хватаюсь за его мощные плечи, выгибаюсь и отдаю ему все, что он хочет забрать сейчас.
Все отдаю.
И, уже отключаясь в момент полного и окончательного безумия, ловлю себя на нехватке кислорода… Как при гибели, когда тонешь, и нет тебе спасения. И солнечный свет становится все более блеклым, растворяясь в толще воды над головой.
Наверно, именно это чувствуют тонущие люди.
Последнее, что они видят. И последнее, что они ощущают.
Я утонула.
В нем.
Мне не спастись, боже…
23
Трясти после случившегося перестает далеко не сразу. Ловлю губами раскаленный воздух, бессмысленно глядя прямо перед собой и ничего, вообще ничего не видя!
Иван сжимает меня по-прежнему крепко, не позволяя дернуться, застыв каменной глыбой напротив.
Его дыхание на моих губах все еще обжигает, а мощная, широкая грудь – горячая, словно печка, но, несмотря на это, в сознание я прихожу первая.
В глазах темно, и это хорошо, потому что смотреть сейчас на Ивана, в его лицо – просто невозможное испытание! С ним я точно не справлюсь.
А вот во мраке…
Крепче зажмуриваюсь и изо всех сил упираюсь ладонями в его огненно-жаркую кожу, дышу тяжело и прерывисто.
Но Иван не шевелится и вообще никак не торопится освободить меня, и сердце принимается судорожно колотиться в груди. От ужаса, от дичайшего страха, что не отпустит! Не подчинится! Не захочет освободить! И, может, наоборот, решит… продолжить… Кто ему помешает в этом случае?
Сева, бессмысленно пялящийся сейчас в экран телевизора?
Соседи, если вдруг мне придет в голову дикость крикнуть и позвать на помощь?
Никто. Никто мне не поможет.
Я наедине с сильным, жестоким, бесприципным, как выяснилось, мужчиной.
Со зверем наедине.
И нет выхода из этой ловушки!
Упираю ладони сильнее, принимаюсь, на эмоциях и ужасе, биться в руках Ивана, словно птица в силках, бормочу сбивающимся сиплым голосом:
– Нет… Нет… Отпусти! Отпусти меня!
Век не размыкаю, страшно очень, страшно, страшно, страшно!
Тело,
