Брат мужа - Мария Зайцева
Из-за этого повышаю голос, лихорадочно шепчу уже что-то вообще несвязное:
– Я не… Нет… Нет… Мне к Севе… Нет…
В это мгновение Иван придерживает меня за подбородок, силой заставляя поднять лицо выше. Жмурюсь, крепко сжимая губы.
– Открой глаза, Алина, – тихо приказывает Иван, и я… Подчиняюсь. Ему невозможно не подчиниться.
А глаза у него светлые… Как я раньше не замечала? И так странно: волосы темные, а глаза совсем светлые…
Заторможенно моргаю, словно загипнотизированная этой необычностью, а Иван серьезно и жадно изучает мое запрокинутое к нему лицо, и зрачки таких странных глаз чуть расширяются… Это красиво…
– Какая ты… – хрипит он, проходясь подушечкой большого пальца по подбородку и чуть касаясь нижней губы, – надо же…
Он склоняется ниже, и я понимаю какой-то, еще не до конца атрофировавшеся частью мозга, что Иван сейчас меня поцелует… Опять… И я хочу этого, жду… И страшно, до жути, боюсь!
И без того выплыть не получилось, а теперь совсем утону…
Эта самая, не до конца атрофировавшаяся часть мозга подает команду, губы шевелятся в слабом, беспомощном:
– Нет…
– Почему нет? – шепчет он, остановившись буквально в каком-то сантиметре от опаленной жадным дыханием кожи губ.
– Я… Я замужем… – Глупо говорю я и замолкаю, сама поражаясь сказанной нелепости.
После всего, что между нами было только что, после того, что он со мною уже сделал, вспоминать от замужестве смешно.
Ивану, по крайней мере, точно смешно.
Он кривится в усмешке, затем чуть толкается пахом вперед, давая мне осознать всю глупость возражения и своего поведения.
Я судорожно сжимаю бедра, ерзаю, отползая дальше по крышке стиральной машинки, тяну полы старенькой футболки вниз. Шорт на мне нет, естественно, искать их сейчас – значит терять время, рассредоточивая внимание. Подтягиваю колени к себе, выворачиваясь из жарких рук Ивана, опускаю ресницы, боясь встречаться с не менее жарким взглядом.
Иван, к счастью, больше не удерживает, чуть отстраняется, легко поправляет на себе одежду, заставляя меня дополнительно залится краской стыда от такого простого, естественного движения, в очередной раз напоминающего, насколько все пошло и дико сейчас было между нами.
Мне хочется просто перестать дышать в это мгновение, исчезнуть из реальности, в которой я совершила жуткую, безумную ошибку… Если бы можно было, как в компьютерной игре, нажать «делит» и прекратить все…
Всхлипываю, дергаюсь, чтоб сорваться прочь, выскользнуть из-под тяжеленной руки Ивана, сбежать с места моего бесконечного позора, но брат мужа неожиданно ставит ладонь на стену, преграждая путь для побега.
– Не торопись, Алина, – тяжело, каменно падают на меня слова, – у нас есть, о чем поговорить, правда?
– Нет… – трусливо жмурюсь я, – нет, не о чем! Это все… Это ошибка, такая ошибка! Пропусти! Мне надо… Мне необходимо…
– Ошибка? – это слово гулко отдается эхом в ванной, гуляет по ней, с каждой секундой становясь все громче и громче.
«Ошибка… Ошибка… Ошибка…»
– Да! Да! Ошибка! Я не хотела! Я не думала, что ты… – у меня уже истерика, слезы безостановочно катятся по щекам, в глазах словно песка насыпали.
Цепляюсь за твердое предплечье, поросшее темным волосом, царапаю запястье с выпуклыми напряженными венами, словно прутья решетки пытаюсь разомкнуть.
– Да прекрати ты! – судя по всему, Иван теряет терпение наблюдать за моей истерикой, легко пресекает все попытки побега, возвращая меня на место, пригвождая за горло к холодному кафелю и принуждая посмотреть в глаза.
В шоке от легкости, с которой он со мной справился, оторопело смотрю в наливающиеся чернотой глаза. Жуткие сейчас, совершенно дикие. Иван глядит на меня злобно и жестко, пальцы на горле – ошейник, в любой момент готовый стиснуть, перекрывая доступ воздуха.
– Ты, то есть, не хотела этого? – рычит он глухо, но на редкость страшно. До озноба по коже.
– Нет… Нет… – хриплю я, тяжко сглатывая и видя, как от этого инстинктивного движения горла чуть сильнее сжимаются каменные пальцы моего мучителя, чуть больше расширяются зрачки холодных яростных глаз.
– То есть, я тебя… Силой сейчас, хочешь сказать? – продолжает Иван все более мертвенным тоном.
Молчу, трусливо не желая признавать свою слабость и перекладывая ответственность за произошедшее на него.
Иван еще пару мгновений смотрит на меня, словно ожидая опровержения своих слов.
Но я продолжаю молчать, судорожно, неровно вздыхая и дрожа от пережитого.
В итоге Иван выдыхает глухо:
– Ладно… – с видимым усилием отнимает ладонь от моего горла, осматривает меня с ног до головы, от пальцев боязливо поджатых ступней до распахнутых в шоке глаз, – ладно.
После этого он разворачивается и выходит из ванной, оглушительно хлопнув дверью. Вздрагиваю.
Через мгновение вздрагиваю еще раз, когда не менее оглушительно хлопает вторая дверь.
Входная.
Мертвая тишина, наступившая после разрушительного урагана, наваливается тяжелым грузом. Сижу на стиралке, сжавшись в комок и притянув колени к груди, в полном отупении и шоке, смотрю перед собой, не моргая даже и не замечая, как слезы текут.
Я изменила Севе.
Я только что изменила Севе.
Перевожу взгляд на лейку душа, с трудом разгибаю одеревеневшие колени, сползаю на пол.
Покачиваясь, делаю шаг к ванне и, как есть, в футболке, забираюсь внутрь, тянусь к ручке, включаю воду. Теплые струи бьют по голове, обволакивают, делая футболку невероятно тяжелой. Настолько, что не могу удержаться на ногах, сажусь на дно ванны и сжимаюсь там в позе эмбриона, позволяя воде падать сверху, смывая все следы случившегося. С тела, не с души. Потому что внутри я теперь навсегда грязная.
Вода смешивается со слезами, утекает в слив, а я все лежу и лежу, зажмурившись и повторяя про себя, словно заклинание:
– Я изменила Севе… Я изменила Севе…
24
Из ванной я выхожу не скоро, все еще в невероятном стрессе от случившегося. Запахнув махровый халат повыше на груди и избегая смотреть на себя в зеркало, какое-то время с удивлением изучаю сморщившиеся от воды подушечки пальцев.
Ладони ощутимо подрагивают.
В груди застыл мертвым, тяжелым комом невыкричанный шок, настолько сильный, что дышать от него больно, мешает.
А вот голова пустая совсем, ни одной мысли, ни одного осознанного проблеска. Я – словно робот с полностью отформатированной памятью.
Выскальзываю из ванной, тяжко сглатывая и больше всего на свете боясь увидеть Ивана. Я не слышала за шумом воды, возвращался ли он, и теперь тревожно озираюсь. Это так странно: пугаться чего-либо или, вернее, кого-либо, в собственной квартире… Отдает сумасшествием, паранойей.
Но Ивана, слава всем богам, нет.
И где-то в глубине души искрой вспыхивает надежда: вдруг, и не вернется? Вдруг, мне повезет настолько, и он просто возьмет и пропадет? Навсегда?
В этом случае я смогу притвориться, что все произошедшее – лишь сон, тяжелый, душный, неправильный… И не имеющий ничего общего с реальностью.
В комнате Сева смотрит мультики, и мне бы надо подойти к мужу, проверить, все ли у него в порядке, не полный ли памперс, может, он поесть хочет…
Но сил смотреть на мужа нет совершенно. Хоть и понимаю, что он ничего не заметил и не понял, но я-то знаю!
Я – сама себе палач!
Прохожу в свою комнату молча, и, как есть, в мокром халате, ложусь на диван.
Меня трясет, ломает, не могу остановить это все, тяну плед, зарываюсь с головой в него, по-детски, глупо желая спрятаться от кошмара под одеялом.
Но это помогало лишь когда-то очень давно, в мои счастливые дошкольные годы.
Боже, почему так больно жить!
Неожиданно вспоминается, как мечтала вырасти скорее, как загадывала желания под бой курантов… Я всегда была нацелена на семью, на простое такое, обычное женское счастье. Мне хотелось свой дом, любимого мужа, детишек… Мальчика и девочку. Да.
Будущее виделось обязательно светлым и несокрушимо правильным. Так бывает только в детстве, когда непоколебимо уверена, что все будет, как надо. Как мечтается.
И в груди в момент таких мечтаний растет сладкое предвкушение грядущего счастья. И жизнь кажется
