Брат мужа - Мария Зайцева
Сказал бы кто той светло мечтающей девочке, что произойдет однажды в ее такой ожидаемой, взрослой жизни! Не поверила бы…
Да я бы и год назад не поверила, скажи кто!
Потому что год назад мы с Севой, спокойно и мирно отметив Новый год, строили планы на летний отпуск. И я просматривала сайты турагентств… И предвкушала будущее лето, обязательно счастливое. Обязательно! Не может же быть по-другому, правда? С кем угодно, только не со мной!
Я лежу, дрожа всем телом, то ли от холода, то ли от пережитого стресса, и не замечаю, как льются по лицу слезы, теряясь в волосах и впитываясь в подушку.
Очень жаль ту маленькую девочку, уверенную, что впереди лишь счастье.
Очень жаль ту молодую женщину, серьезно строящую планы на дальнейшую, обязательно долгую и безусловно светлую жизнь.
Очень-очень жаль себя!
Почему-то именно в этот момент приходит полноценное осознание ситуации: мой муж инвалид. И вряд ли когда-нибудь будет полноценным. Моя квартира скоро перестанет мне приналежать. На мне висит огромный долг, который погасить не представляется возможным. Моя работа, которая всегда нравилась, была любимой, сейчас кажется набором каких-то жутких и бессмысленных действий…
И я сама – грязная, пошлая предательница…
Не знаю, до каких глубин безумия я бы докатилась в этот вечер, если б неожиданно не уснула, угревшись под тяжелым пледом.
И нет, мне ничего не снилось, как ни странно.
А утром, подскочив от звонка будильника, я оторопело смотрю сначала на часы, потом на окно, не веря, что могла вот так, просто провалиться в беспамятство.
В голове сразу нарастает паника: как там Сева? А если Иван не вернулся? Мой беспомощный муж так и просидел все это время, пялясь в экран телевизора? Голодный? Мокрый?
Ужас заставляет забыть вообще обо всем и вылететь из комнаты, чуть ли не поскальзываясь на гладком ламинате.
Сразу же вижу Севу, спокойно сидящего на своем месте и, судя по всему, вполне довольного жизнью.
Подхожу к нему, рассматриваю, косясь на проем кухни и с замиранием сердца прислушиваясь к звукам, доносящимся оттуда. Звяк посуды, шкворчание бекона на сковородке.
Иван никуда не исчез, как я малодушно мечтала вчера, а спокойно занимается привычными делами, готовит завтрак… Эти звуки, уже ставшие такими знакомыми за то время, что мы живем вместе, не успокаивают, а, наоборот, тревожат.
Брат мужа, мало того, что вернулся в мою квартиру, так и ведет себя, словно ничего не случилось! Словно мы не…
Даже мысленно, в голове своей не хочу называть то, чем мы занимались вчера.
Просто стою, оторопело глядя в дверь кухни, и не могу никак успокоить бешено бьющееся сердце. Как себя вести с ним? Теперь? После всего?
Разговаривать?
Игнорировать?
Выгнать?
Говорить?
Да, надо поговорить. Надо объяснить, что то, что случилось, было…
Что это было?
У меня в голове до сих пор нет определения произошедшему. Одна ночь – слишком короткий срок, чтоб хоть как-то осознать все, что случилось между нами.
Возможно, не будь я настолько неопытной в вопросах отношений, не будь настолько «тепличной», как всегда, посмеиваясь добродушно, говорил Сева, то понимание и хотя бы какие-то выстроенные шаги для дальнейших действий уже появились бы.
Но я не знала никаких других мужчин, кроме Севы, он был моей первой и единственной любовью, и никогда даже мыслей в голове посторонних не возникало.
Ни разу, ни в одной из любых, самых фантастических разветвлений своей жизни, я не могла себе представить, что даже посмотрю на другого мужчину. И уж тем более позволю ему… То, что позволила.
И теперь я совершенно растеряна, не понимаю, как быть, что дальше-то делать?
Звяк на кухне становится громче, судя по всему, Иван что-то там роняет, и я прихожу в себя, вздрагивая.
Перевожу взгляд на мужа:
– Доброе утро, милый. Как ты?
Голос сипит, а сам тон кажется фальшивым. Вообще все отдает картонностью, учитывая случившееся. Надо же, какая я, оказывается, лицемерная… Изменила мужу и разговариваю с ним, как ни в чем не бывало…
И чувствую себя глупой опереточной героиней, когда зрители в зале прекрасно видят ее фальшивость, а она все играет и играет…
Сева ожидаемо не реагирует, а вот с кухни слышатся тяжелые шаги. Я, встревожившись еще больше, торопливо начинаю занимать себя всякими мелкими заботами.
Поправляю одеяло у Севы, глажу его по голове, перекладываю зачем-то ложку и тарелку с тумбочки на подоконник, а затем обратно. И все это – не прекращая пустой болтовни, от которой самой противно, мерзко. Но остановиться – смерти подобно.
И даже когда спину и затылок начинает жечь знакомый тяжелый взгляд, не поворачиваюсь, усиленно делая вид, что ничего не замечаю и крайне занята.
– Давай что-то другое тебе включу? Надоели Смешарики? Может, Кота Леопольда? Нового? Правда, мне не особенно там песня нравится, какая-то глупая… Но сам мультик интересный, да? Как прошла ночь? Что ты кушал?
– Все спокойно, – разбивает мою напускную лживую попытку в заботу густой низкий голос Ивана, – ел кашу овсяную с корицей. Ему понравилось, да, Сев?
Он говорит эти простые, обычные фразы, которыми мы периодически по утрам обмениваемся, и, вроде бы, ничего такого, но у меня от каждого его слова что-то внутри сжимается и каменеет. Он вчера таким же низким голосом говорил…
«Открой глаза, Алина», – приказывал он. И я подчинялась.
«Какая ты…» – хрипел он, трогая, сжимая, целуя. И я отвечала.
«Смотри на меня», – рычал он, перехватывая меня за волосы, чтоб все еще теснее, еще острее было между нами. И я смотрела.
А сейчас не могу.
Боюсь повернуться.
Кажется, пока не вижу его, все случившееся – лишь сон. Страшный, предательский по отношению к Севе… Но сон.
А когда повернусь, когда в глаза Ивану посмотрю… Что будет?
– Посмотри на меня, Алина, – приказывает он.
И я подчиняюсь.
25
Разворот дается тяжело, тело будто задеревенело и ощущается неспособным к движению. Словно старое рассохшееся дерево, унесенное ураганом в реку. Тяжелое, намокшее, неповоротливое.
Выдыхаю и медленно поднимаю взгляд на стоящего в дверях кухни Ивана.
Почему-то нет сил сразу в глаза посмотреть, оттягиваю этот момент, как могу, изучая брата мужа снизу вверх.
Он босой, в домашних мягких спортивных штанах, похоже, тех самых, что и вчера… Дыхание перехватывает, нервно сглатываю.
И футболка та же. Белая, как-то слишком уж сильно обтягивающая торс. Или мне это просто кажется? Теперь, на нерве?
Тяжелые руки, спокойно опущенные вниз, крупные сильные кисти. Татуировка на плече, синяя.
Мощная шея.
Темная борода.
Чуть напряженные скулы.
Глаза.
Меня кидает в жар.
Иван ничего не делает, его поза вообще не угрожающая, никакого намека на то, что случилось между нами… Но в его глазах что-то настолько адское, настолько плотское, что мне становится буквально физически плохо. Потому что трогает. Опять меня трогает! Без разрешения! Боже, да как он смеет на меня так смотреть, после того, что… После того, как он… После всего, что сделал со мной? Как ему совесть позволяет это делать?
Сейчас?
Здесь?
Рядом с Севой?
Мне до того жарко становится, что даже сразу не понимаю, это от смущения или гнева?
В любом случае, жадный жесткий взгляд приводит в чувство похлеще, чем удар ремня.
Я сжимаю губы, чувствуя все сильнее закипающий гнев, и смотрю в глаза Ивана уже без боязни и стыда.
Да, я виновата, конечно! Тоже виновата в случившемся! Не отбивалась, не звала на помощь. Отвечала. Позволяла… Да я удовольствие получила, черт возьми! Пусть и странное, такое, какого никогда не испытывала с Севой, остро замешанное на самых противоречивых эмоциях, но в любом случае, это было! Так что о насилии, в его классическом понимании, речи не идет.
Иван, конечно, хорош: воспользовался моим шоковым состоянием, соблазнил, принудил…
Но и с себя вины снимать не собираюсь. В конце концов, жертвы насилия не получают от этого удовольствия.
Как бы то ни было, все случившееся – ошибка. Она – в прошлом. Она – не повторится.
Потому что один раз можно, если не оправдать, то хотя бы понять. А вот второй раз…
А то, что Иван вообще не против второго раза
