Брат мужа - Мария Зайцева
– Кто? Да? Черт… – пауза, во время которой Иван отводит душу в красочном грязном мате, а затем, после выдоха, продолжает разговор, – хорошо, я приеду на пару часов. Четверг, двенадцать. Мелкий, ты вот кто? Да? А я думал, бой на побегушках! Вот и решай сам! Нет, я тебе сказал! У меня пока дела. Не знаю. Да. Ну все.
Иван заканчивает разговор по телефону и принимается общаться с Севой:
– Ну чего, брат, что думаешь по этому поводу? Вот и я не знаю… Давай-ка в гальюн сходим. Вот так… Поднимайся, ага…
Они на пару минут появляются в проеме двери, я вижу, как Иван, аккуратно придерживая, ведет Севу в туалет. Причем, ведет его, добиваясь, чтоб Сева пытался переставлять ноги самостоятельно.
Они скрываются в коридоре, а я с удивлением смотрю на свои ладони, намертво обхватившие чашку с кофе.
Я не буду ничего делать. И не буду устраивать больше истерики по поводу того, что произошло.
Наверно, Иван прав, принимая это взрослое, взвешенное решение. Мне бы поучиться у него умению выделять главное.
Удивительно, до какой степени мы неверно оцениваем себя, свои способности, свою внутреннюю стойкость, резервы психические и физические.
Я всегда считала себя взрослой и спокойной. Думала, что смогу справиться со всем. Потом, уже живя с Севой, я думала, что мы с ним справимся вдвоем. Мы сильные, у нас все будет так, как нам хочется.
Когда случилось несчастье, я была уверена, что выдержу, что у меня хватит на это сил.
И вот только теперь я понимаю, что все это время во мне жила и вовсю руководила поступками инфантильная девочка, растерянная, не умеющая адекватно оценить ситуацию, живущая в иллюзиях и неверно расставляющая приоритеты.
Меня сломило это испытание. И, хоть я внешне и даже внутри самой себе казалась стойкой и способной все решить, на самом деле это вообще не так!
Иначе бы я не устраивала сейчас истерику, требуя у Ивана покинуть мой дом. Да черт! Повода бы для этого не было бы!
Не просто так все случилось!
Не просто так произошел это срыв, эта дикость! Ресурсы человека не безграничны, и я, судя по всему, свои исчерпала…
Сева с Иваном возвращаются из туалета, я встаю, убираю со стола и иду в комнату.
Смотрю, как брат устраивает моего мужа на кровати, укрывает, сует в руки кружку с чаем, дожидаюсь, пока поднимет взгляд на меня.
– Иван, – я прямо смотрю ему в глаза, не пытаясь больше спрятаться, стыдливо и глупо, – я собираюсь на работу. Буду в два часа.
Он, чуть помедлив, кивает. Щурит глаза, внимательно и обстоятельно осматривая меня с ног до головы, словно выискивая подвох.
Но подвоха нет.
Я просто приняла ситуацию.
И теперь буду жить в новых обстоятельствах.
– Я услышала, что тебе требуется куда-то… По делам. Ты мне просто скажи, когда тебе нужно будет. Мне неудобно, что ты все время с Севой… Это, в конце концов, неправильно, у тебя своя жизнь и я…
– Я свои дела решу сам, – говорит Иван, изучая мое лицо, – а вся моя жизнь сейчас тут. – Он медлит, а после добавляет веско, – рядом с братом.
Я больше не знаю, что сказать, потому просто киваю и прохожу в комнату, чтоб переодеться.
Слышу, как Иван продолжает разговаривать с Севой, что-то рассказывает ему, перемещается по периметру, гремит посудой на кухне. И чувствую себя лишней. Чужой.
Одеваюсь, торопливо закручиваю волосы в плотную шишку, ищу очки, собираю сумку. И все это время прислушиваюсь к движениям Ивана. Ловлю себя на том, что пытаюсь угадать, что он делает сейчас, и злобно себя одергиваю.
Совсем с ума сошла!
От злости делаю массу ненужных, резких движений и, в итоге, изо всех сил бьюсь мизинцем о ножку стула.
Это так больно и так неожиданно остро, что невольно вскрикиваю и с грохотом роняю проклятый стул на пол.
Дверь без стука открывается буквально через пару мгновений, Иван появляется на пороге, окидывает взглядом согнувшуюся в три погибели меня, подскакивает и одним движением поднимает на руки!
– Что? – тревожно басит он, – что такое? Упала? Ударилась? Что?
А я, задохнувшись от резкой смены положения, от того, что так неожиданно оказалась в его руках, настолько близко, толком не могу ничего сказать.
Иван смотрит на меня, изучает внимательно лицо, мокрые щеки, потому что слезы буквально брызнули из глаз от острой боли, и я не могу отвести взгляда от него.
Боль в пальце давно забыта, заторможенно наблюдаю, как бьется на виске синяя жилка, как сжимаются губы, чуть подрагивают ноздри. И темнеют глаза.
Это морок какой-то. Безумие.
В голове нон-стопом крутятся кадры вчерашнего. Его глаза, его губы, его руки. Его шепот.
Его приказной, жесткий тон, от которого мурашки по коже выступали.
– Открой глаза, Алина, – говорит он те же слова, что и вчера.
И я понимаю, что, оказывается, все это время я на него не смотрела! Нет!
У меня были закрыты глаза, зажмурены!
А все, что я видела… Это мои воспоминания. То, что в памяти намертво отпечаталось.
– Открой, – настаивает Иван, и я подчиняюсь.
Опять.
И, подчинившись, понимаю, что мои воспоминания вообще не идут ни в какое сравнение с тем, что вижу сейчас…
Мне казалось, тогда было больно и остро.
Я заблуждалась!
Остро – сейчас!
Больно – в эту секунду!
Не отрываясь, смотрю в его глаза, словно прикованная, и перестаю дышать.
Боюсь.
Любой мой неосторожный вздох, самый мелкий взмах ресниц может спровоцировать…
Объятия становятся кандалами, оковами. Не вздохнуть. Не вырваться.
Иван наклоняется, одновременно притягивая меня выше к себе. К своему лицу. И нет, я не сопротивляюсь. Наоборот, почему-то приоткрываю губы, словно приглашая… продолжить!
Тонкий, настойчивый звонок мобильного заставляет нас обоих вздрогнуть.
Иван моргает, словно выныривая из морока, а я, не сдержав истерического всхлипа, рвусь из его объятий, вынуждая разжать руки и отпустить.
Иван делает это с огромной неохотой, смотрит, как я, судорожно прихватив сумку, скольжу мимо него к прихожей, с тихим матерным рыком шагает в комнату, подхватывает телефон и рявкает туда:
– Да!
От неприкрытой агрессии в его голосе я обмираю, а затем, ускорившись, кое-как напялив шапку и дубленку, выбегаю прочь из квартиры.
Думать о том, что случилось, верней, чуть не случилось сейчас, категорически не хочу.
Боюсь сойти с ума.
27
– Арин Родионна, – басит Кушков, двоечник, которого непонятно, зачем приняли в десятый после девятого. По моему мнению, его бы выпихнуть после средней школы и перекреститься на радостях. И я точно знаю, что его классный руководитель точно перекрестилась, когда выпускала их после девятого. А, может, и свечку в церкви поставила. Как и половина учителей, впрочем.
И вот на тебе, сюрприз был в сентябре прошлого года…
Впрочем, мне-то страдать повода нет, на моих уроках Кушков обычно вел себя тихо, мирно спал себе на задней парте, даже храпом никого не доставал.
– А че это у вас за пятна на шее? Засосы?
Ох, черт…
Поторопилась я с выводами.
Чуть ли не силой поймав себя за уже дернувшиеся к шее руки (прикрыть, прикрыть этот ужас!), выпрямляюсь, твердо смотрю в плутовские глаза хулигана:
– Каким образом это коррелирует к темой урока, Андрей?
– А?
Незнакомое слово заставляет парня зависнуть с приоткрытым ртом. Смотрится это забавно, и девчонки начинают тихонько прыскать в ладошки. Мальчишки молчат, делая индифферентные лица, потому что Кушков – парень сильный, злопамятный, и, что немаловажно, скорый на расправу.
– Андрей… – укоризненно вздыхаю я, – думаю, тебе стоит обратить внимание на материал урока. Это, помимо прочего, отлично развивает когнитивные способности… – и, уловив в глазах еще больший вопрос, добавляю, – на переменке погуглишь значение слов.
– Аа-а-а…
– А если забудешь, то подойди ко мне, я еще раз повторю все непонятные тебе слова… – девчонки с первой парты уже смеются, не скрываясь, и я добиваю, –
