Фонарики желаний - Глория Чао
Я прячусь на кухне и благодарю свою счастливую звезду за предвидение, когда слышу, что пришёл Цзяо. Он стал играть, как только ему исполнилось восемнадцать. Если и мне предложат такую честь – в чём я сильно сомневаюсь, потому что папа Эрика и четвёртый партнёр, Толстяк Лу из «Мира специй Лу», будут играть, наверное, до самой смерти, – я и бровью не поведу.
С кухни доносится голос Цзяо:
– Эй, Ба. – В отличие от меня, он всегда говорит как папа. – Жилеты с рыбами продаются?
– Ещё бы.
С Цзяо отец общается чуть живее, потому что они, по сути, один и тот же человек.
Обычно примерно в этот момент я ухожу, но мне нужно довести операцию «Джереми Лин» до конца. Если папа его не упомянет, у меня наготове будет поднос с лунными пряниками, которые я вынесу к столу и как бы к слову свяжу с ним. Ну а пока я готовлю выпечку про запас на следующий день.
Потом приходят Као-шушу и Толстяк Лу, и начинается игра. Я ловлю ритм и начинаю смешивать и месить тесто под мерный стук костей для маджонга. За весь первый кон никто не говорит ни слова. Неужели я переоценил свои силы, решив, что всё будет просто, как кусок пряника? Я должен был учесть, что папа с радостью помолчит даже в присутствии лучших друзей.
Я уже собираюсь помыть руки и снять пластиковую плёнку с лунных пряников, когда папа говорит своим хриплым голосом:
– Ну что ж, лао-Као, ты должен гордиться Эриком.
– Что, баскетбольная стипендия на горизонте? – спрашивает Толстяк Лу.
Као-шушу вздыхает.
– Ему следует меньше играть, это же просто пустая трата времени! Ему бы учиться чему-нибудь доходному вроде компьютерных наук. Или медицине, но на неё у него оценки не тянут. Он слишком много времени проводит на площадке.
– Айя, что ты такое говоришь? – возмущается папа. Так держать, старик! – Эрик может стать новым Джереми Лином! Джереми Лин учился в Гарварде на экономическом факультете, играя за университетскую команду, а потом попал в НБА! А теперь он представляет всех нас в телевизоре! Это мечта каждого родителя! Эх, мне бы так повезло с ребёнком!
До сегодняшнего дня я бы ни за что не подумал, что однажды обрадуюсь старому китайскому обычаю: ругать своих детей, чтобы хвалить детей друга.
После небольшой паузы Као-шушу неуверенно спрашивает:
– Ты правда так думаешь?
– Эрик – звезда! – уверенно говорит Цзяо – скорее всего, потому, что всегда, в любой ситуации соглашается с отцом.
Полагаю, Као-шушу мало интересует мнение Цзяо. К счастью, к нему присоединяются отец и Толстяк Лу:
– Да, настоящая звезда!
– Он станет знаменитым! И тебе больше не придётся беспокоиться о деньгах!
Потирая руки – и чтобы очистить их от муки, и радуясь выполненному желанию, – я снимаю фартук и направляюсь к выходу, по пути подхватывая лунный пряник, чтобы отметить победу. Но потом решаю ещё немного задержаться. Лия́, безусловно, уже давно ушла из магазинчика – чёрт, – но это совсем не значит, что я не могу приготовить что-то, что с самого утра, когда она только придёт, даст ей понять, что я думал о ней. Как друг, естественно. Мы ведь то же самое делали и в детстве, это определённо дружеский жест.
Всё ведь так работает, верно?
10. Шарады
Лия́
К утру Кай так и не написал мне, чем закончилась операция «Джереми Лин». И я совершенно определённо из-за этого не тревожусь. Совсем. Я не чувствую тяжкого бремени понимания, сколько всего зависит от успеха наших операций. А ещё я совсем не переживаю, что могла ему просто надоесть.
Я сплю плохо, урывками, и просыпаюсь раньше родителей. На цыпочках иду на кухню и готовлю себе чашечку чая «Драконий колодец» – лучшего из всех чаёв, как я решила несколько лет назад, после того как мы с Каем перепробовали весь ассортимент «Фонариков желаний». (Мы несколько часов носились как на батарейках, а потом грохнулись – и в прямом, и в переносном смысле – на диванчик в офисе.) Это было давно, когда Кай ещё не стал Каем, когда в том, что мы валялись вместе на диване, ещё не было ничего особенного.
Вместо того чтобы пить чай на кухне, я ухожу в наш домашний «офис» – уголок гостиной, где стоит маленький письменный стол. Именно за ним Найнай писала письма друзьям и родным, близким и далёким, а также благодарственные записки нашим самым верным покупателям. Все письменные принадлежности были сбрызнуты её фирменными апельсиновыми духами, «чтобы дать им частичку удачи», как говорила она, подмигивая.
Но когда Найнай постарела, она уже не могла долго держать перо (артрит), да и зрение начало ухудшаться (катаракта). Она всё реже садилась за стол, но никогда не жаловалась, а теперь я задумываюсь – как тяжело ей было, когда пришлось расстаться с такой неотъемлемой частью жизни? Она всегда гордилась тем, как обращается с пером, и занималась каллиграфией до тех пор, пока руки ей позволяли.
Когда бабушкино здоровье совсем ухудшилось, её стол был завален чем попало и покрылся пылью. После её смерти я однажды утром увидела, что стол безупречно чист. Мне тогда стало грустно – стол был совсем пустым, почти стерильным, – но сейчас я думаю, что папа, наверное, убрался потому, что не мог больше видеть любимое место Найнай в таком запущенном состоянии.
Я со скрипом выдвигаю стул и, немного поколебавшись, сажусь на него. Мой взгляд тут же стреляет в верхний ящик, на врезанный в него замок. Там мы храним наши самые важные документы: карточки социального обеспечения, банковскую информацию, паспорта и так далее. Родители всегда жутко боялись, что у них заберут личности во время ограбления (хотя обычно личности забирают по-другому), поэтому неудивительно, что ящик держат под замком, но сейчас я гадаю, не было ли на это других причин.
Будет очень плохо, если я… загляну внутрь? Я даже знаю, где лежит ключ: на каминной полке, под золотым драконом, которого вручили магазину как приз «Лучшее новое предприятие» в китайском квартале через три года после открытия, – но… я не могу. Я хочу знать, сколько мы на самом деле должны (может, мы уже и за жильё всё просрочили?), но в то же время и не хочу. Оранжевый конверт я открыла без всякого умысла, а вот специально этого сделать не могу. Да и вообще, чего я ещё не
