Ты – моё проклятие - Лина Манило

Паркуюсь левее от входа, а вывеска пару раз мигает красным и затухает. Распахиваю дверцу, но выходить не тороплюсь – я ещё не докурил. Или с мыслями не собрался – хрен меня знает. Но когда оранжевый огонёк добирается до пальцев, выбрасываю окурок, втаптываю в гравиевое покрытие тропинки и, надев на голову капюшон, ставлю машину на сигнализацию. Неожиданно небо заволакивает тучами, и в воздухе отчётливо пахнет грозой. Или бедой.

Дёргаю деревянную дверь на себя и попадаю в царство полумрака, кантри и терпкого запаха солода. На одной из стен – прямо над барной стойкой слева – висит смотанное кольцом лассо, ковбойская шляпа и хлыст. От его вида меня передёргивает, но это непроизвольная реакция организма – привык уже за столько-то лет. Просто холодок по спине ползёт, а зубы сжимаются так крепко, что больно, но отпускает быстро.

Бармен, поблёскивая лысиной в свете ламп, лениво протирает пивной стакан и едва заметно кивает мне. Узнал. Слабое движение подбородком в сторону зала, и я понимаю, что меня уже ждут.

Окидываю взглядом небольшое помещение с грубой деревянной обшивкой стен, широкими полированными столами и замечаю одинокую фигуру в самом дальнем углу. Полумрак скрывает его от посторонних глаз, но это не из-за страха быть узнанным – просто так спокойнее.

Иногда людям нравится прятаться в тени, да я и сам из такой же породы ночных охотников.

– Клим Коновалов, – раздаётся хриплый голос Ильи Савельева, словно в горле этого человека вместо связок битое стекло. – Узнаю отцовскую породу. Когда-то мы с Петром были почти приятелями.

Я взмахиваю рукой, пресекая поток нахрен не нужной ностальгии, и занимаю место напротив. Кладу на стол перед собой пачку сигарет, серебряную зажигалку с орлом на корпусе и откидываюсь на спинку деревянной лавки.

– Об отце давайте как-то в другой раз поговорим. – Закуриваю, пуская вверх струйку дыма, а в ответ раздаётся тихое покашливание. – Времени в обрез.

– Тогда вернёмся к насущным вопросам, – в голосе слышна ухмылка, и мужчина подаётся вперёд.

Крупные пальцы крепко обхватывают бокал с пивом, а Савельев смотрит на меня несколько мгновений, будто бы решает в своей голове сложную задачу. Пауза затягивается, когда он отпивает добрую треть пенного и медленно ставит бокал на место.

Мы молчим, смотрим друг на друга, как две змеи на узкой тропинке. Исследуем границы допустимого. Можем ли мы доверять друг другу? Нет. Но мы оба слишком не любим Нечаева, потому дружить – выгодно. Я лишился из-за него всего, Савельев – почти всего бизнеса. Хуже всех тогда пришлось отцу – его вовсе закопали, пустив по миру перед этим.

Нечаев не врал: он действительно не убивал моих родителей. Просто отжал его часть бизнеса – кинул проще говоря. Ничего личного, только бизнес. Никто ж не виноват, что в активах моего отца остались лишь испорченная репутация, куча кредитов и сердце слабое. Делов-то.

– Ты наступил Нечаеву на хвост, – говорит Савельев, лениво растягивая гласные, а глаза под полуприкрытыми веками пытливо следят за моими реакциями.

Савельев обманчиво сонный и расслабленный, но это мираж – в любой момент он с лёгкостью вцепится в горло, глазом моргнуть не успеешь.

– Он рыщет носом, ищет деньги. Огро-о-омная сумма, – короткий сухой смешок. – Готов чёрту душу заложить. Жаль, нет у него её.

– И каковы успехи?

– Печальные у него успехи, – шелестит Савельев и отодвигает бокал с недопитым пивом в сторону. – Он слишком много кому насрал в этой жизни. Само собой, вокруг вьются стервятники, азартно делающие ставки, когда он пустит себе пулю в лоб.

– Но он не пустит, – констатирую факт, а Савельев кивает.

– У него крепкие нервы и проигранная в карты совесть.

Я молчу, ожидая, что ещё скажет Савельев. И он меня не разочаровывает:

– Он утянет за собой всех, до кого дотянется, а потом по этой горе трупов взберётся наверх. И снова выкрутится, уверен. Стёпка и не из такого выбирался – тёртый калач. Тебе он деньги должен? Вернёт. Не сегодня, так завтра найдёт какого-то лоха и на его горбу въедет в рай. Сучья порода.

Я киваю, понимая, что Савельев прав: Нечаев слишком хваткий, чтобы в один миг лишиться всего. Вон, дочь даже не пожалел.

– Считай меня самым заинтересованным стервятником. И я сделаю так, что его сраные заводики и пароходики уйдут за бесценок, – хищная улыбка, обнажающая белоснежные зубы. – Вот только…

Вопросительно приподнимаю бровь, а Савельев медлит. Будто сначала мысленно проговаривает речь, а уже потом решается открыть рот.

– Сорока на хвосте принесла, что тебе нужно быть осторожнее. Понимаешь? Если давший в долг прикопан землёй или лежит посреди улицы с простреленной башкой, жизнь у должника улучшается. Просто на глазах улучшается.

Собственно, чего-то такого я и ожидал.

– Уйди на дно, Клим. Если ты думаешь, что у тебя на руках симпатичный козырь, то он тебе не поможет, – его тон спокойный, а я впитываю каждое слово. – Нечаеву выгодно играть роль хорошего отца. Но подумай, в каком охуенном свете он предстанет, стоя над могилой невинно погибшей дочери. Сечёшь фишку? Не удивлюсь, если разыграет партию так, что ещё и фонд какой её имени откроет и под шумок ещё и проблемы свои решит.

Я не спрашиваю, откуда Савельев всё это знает – слишком высока цена его слов, чтобы игнорировать их.

– Потому заляг на дно, мальчик, пока не стало слишком поздно. Ради памяти своего отца, который был мировым мужиком, заляг.

Для принятия решения мне требуется не дольше трёх секунд – слишком обострены все инстинкты сейчас.

– Илья Семёнович, мне надо умереть. Громко и убедительно.

Савельев усмехается и салютует мне запотевшим бокалом.

Глава 22

Маша.

Первым делом после ухода Клима я решаю найти ванную. Любую, пусть самую крошечную, без всяких навороченных джакузи, модных