Селянин - Altupi
Пока ехали, Кирилл смотрел на город. Совершенно забыл суету, нагромождение каменных многоэтажных лабиринтов, проспекты и площади, нормальный асфальт, светофоры, рекламные щиты. Шум, гам, беготня, нервозность. А на улице лето, светит солнце, плывут облака, цветут красивые цветы на разбитых коммунальщиками клумбах — и ни одного улыбающегося лица. Все хмурые, озлобленные или пьяные, опустившиеся. Кирилл нутром ощутил разницу между крупным городом и крохотной деревней. Конечно, и в деревне особо не встретишь радостных людей, но те немногие, что живут в глубокой глубинке, хоть любят её искренне. Та же старая карга Олимпиада не рвётся к детям в городскую квартиру, живёт без воды, газа, главное, что на родимом клочке земли. А здесь все только и делают, что ругают власти, срутся друг с другом и мечтают свалить в Москву или за границу. В деревню надо ехать, там переосмысливать себя, обретать нормальность. Тогда ещё можно спасти этот мир.
Увлёкшись философией, Калякин и не заметил, как прибыл к родительскому дому. К одной комфортабельной ячейке в общем имуществе трехсот тридцати шести собственников. Да, были времена, когда он считал деревенских аборигенов психами и не понимал, зачем Егор похоронил себя в отстойной дыре.
— Двести пятнадцать, — сказал таксист.
— Чего? — не понял Кирилл, он ещё был полностью погружён в мысли, потом до него дошло, где он и что от него хотят. — А! Да, сейчас. — Он приподнял от сиденья зад, залез в карман джинсов и протянул три купюры по сто. Таксист, ворча, отсчитал сдачу мелочью, едва ли не рублями. Монеты оттянули карман. Не сказав ни слова на прощанье, Кирилл вылез из машины.
Осмотрелся, пока такси, скрепя рессорами, уезжало, задрал голову к своему окну на четвёртом этаже — последний раз из квартиры он выбирался как раз через него. Но никто из гуляющих во дворе не помнил его подвига во имя любви, не подбегал за автографами, вообще никто не обратил на его приезд внимания. Вот так вот в большом городе — живут в одном доме, а друг друга не знают. То ли дело деревня, где слухи распространяются со скоростью света!
Кирилл ностальгировал по деревне, но возвращаться туда в отсутствие Егора не хотел. Знал, что придётся, но не горел желанием.
Он вынул смартфон из кармана, посмотрел на время — одиннадцать часов почти. Надо идти. Кирилл ещё раз задрал голову к окну и пошёл к подъезду.
Поднимаясь в лифте, он понял, что ещё чуть-чуть и круто лопухнётся. Надо было бы сначала позвонить родакам, предупредить. Вдруг матери нет дома? Вдруг ключи от машины только у отца? Кстати, посмотреть, на месте ли машина, он тоже забыл. Совсем отвык, и мысли заняты только Егором.
На площадке Кирилл остановился. Кто-то шаркнул парой этажей выше, вызвал лифт. Внизу лязгнула чья-то дверь-сейф. У непосредственных соседей шумел пылесос. Как зовут этих соседей Кирилл не знал.
Выбросив всякую пошлость из головы, Кирилл повернул ручку двери родительской квартиры. Она не подалась. Тогда он нажал на кнопку звонка, услышал приглушённый «дин-дон». А потом шаги — лёгкие и мелкие. Значит, мать дома, хорошо. Через секунду она открыла дверь. Вся безупречная, до тошноты. Уставилась на него, затем за его спину, никого лишнего типа деревенского оборванца там не нашла и отодвинулась в сторону, приглашая.
— Кирилл… Ты задержался.
— В смысле? — он нога об ногу скинул кроссовки, которые стырил с полки в день побега. Теперь они заметно истрепались, запылились, что не преминула отметить мать.
— Я ждала тебя на час раньше, — сказала она, пропустив, однако, упрёки за кроссовки, направилась в гостиную. Кирилл пошёл за ней, вспоминая музейные интерьеры, тяжёлый помпезный стиль богатых домов. Квартира давила на него. Крикливые политиканы в телевизоре раздражали.
— Ждала? — рассеянно переспросил он.
— Хватит тупить! — мать уселась в кресло, взяла со столика журнал и положила себе на колени. — Сегодня среда. В среду инвалидку…
— Галину, мам. — Кирилл развалился на диване, головой на подлокотник, достал из-под задницы пульт и переключил бесящий канал.
— Инвалидку, — упрямо повторила мать, сделала нажим на слово, — кладут на обследование. За ней будет присматривать сын. Не будешь же ты сидеть в глуши без него? Ты поедешь за ним. Вот я тебя и ждала.
— А, — протянул Кирилл. Сел, как положено, убрал пульт. — Тогда дай мне ключи от машины и квартиры, я поеду туда.
— Прямо сейчас? — в голосе матери зазвучало недовольство.
— Да, сейчас. Хочу убраться перед приходом Егора, продуктов ему купить.
— Так, что это значит? — мать выпрямила спину, вытянула шею, будто жердь проглотила, уперла кулаки в мягкое сиденье кресла. Глянцевый журнал соскользнул с коленей и спланировал на пол.
— Ничего не значит. Егор будет жить в моей квартире. Что тут непонятного?
— Нет.
— Да.
Они скрестили взгляды. В гляделках мать всегда была как тяжёлая артиллерия, но в этот раз Кирилл чувствовал, что не имеет права на поражение. Он применил все свои упорство и беспринципность, с которыми задирал слабых и безвольных. Теперь направил их в благое русло, на сильного, но неправого противника. И удача пошла ему в руки.
— Кирилл, что скажут люди? — мать откинулась на спинку кресла, будто не заметила, что победа досталась сыночку. — Ты не можешь привести домой парня!
— Люди? — Калякин расхохотался. — Какие люди? Уже давно никто друг друга не знает! Я не знаю вообще, кто в том доме живёт!
— Они тебя знают! И отца! Отца все знают!
— Да мне похеру на отца! И на этих людей! Пошли все в жопу! — Кирилл встал. — Короче, давай ключи и не ссы… не бойся, то есть, я с Егором там жить не буду, я уеду к Андрюхе в деревню.
— Зачем? — В вопросе из одного слова сверкали миллионы молний.
— Помогать, конечно! Что я, пацана в одиночестве на хозяйстве оставлю?
— Ты с матерью, как с дурой, не говори!
Кирилл стиснул зубы, рыкнул. Как она его достала! Он перевёл дух, встряхнул волосами.
— Хорошо! Буду как с умной! Я не понимаю, что ты кипешуешь? Какая тебе разница, что Егор у меня поживёт? Я же у него живу! Ничего с квартирой не случится. В конце концов, это моя квартира. А вы с отцом потерпите малость. Вот уедет Егор за границу… Сами, короче, говорили…
— Ты про него забудешь раз и навсегда? — в лоб спросила
