Вечно ты - Мария Владимировна Воронова
Я смотрю в окно, прикидывая, что у бедняжки брачные перспективы и так не очень. Дочка опального генерала – это даже хуже, чем просто дочка не пойми кого. Мало кто отважится заполучить тестя, которого проклял лично генсек.
– Потом, я сам еще молодой, сам хочу жениться, – неожиданно откровенничает генерал, – а сумасшедших не расписывают.
Регина Владимировна фыркает:
– Будете упорствовать, вас переведут в другую больницу и назначат такую терапию, что вы об этой сфере жизни вообще забудете. Очень надолго, а то и навсегда.
– Ну что ж, – Корниенко одергивает свою пижаму, – превратить здорового мужика в идиота-импотента – цель великая и благая, и кто я такой, чтобы сопротивляться воле партии и правительства? Придется лечь под колесо истории.
– Ладно, – не выдерживаю я, – напишу хронический панкреатит и желчно-каменную болезнь под вопросом. В условиях нашего стационара мы это не сможем ни подтвердить, ни опровергнуть, а там дальше видно будет.
Регина Владимировна, грозно сдвинув брови, смотрит на нас обоих.
– Вы понимаете, Лев Васильевич, что из-за вашей ложной гордости доктор идет на должностное преступление?
– Нет, это врачебная ошибка, – смеюсь я, – я искренне заблуждаюсь.
– Скажите спасибо, что на вашем жизненном пути попался такой отзывчивый человек.
– Главное, запомните, что у вас часто бывает металлический вкус во рту, тошнота, снижение аппетита, опоясывающие боли и неустойчивый стул.
– Нет! Только не стул! – быстро перебивает меня Регина Владимировна. – Это мне отделение на карантин закрывать и у всех брать мазки на дизентерию. Стул пусть нормальный.
– Хорошо, хорошо. Но остальное запомните как «Отче наш». Особенно опоясывающие боли. Ах, да, – спохватываюсь я, – еще вам щадящую диету придется назначить для конспирации. Стол номер пять.
Регина Владимировна смеется:
– На кухне девятку для диабетиков со скандалом варят, и то потому, что можно гречку воровать. Так что не волнуйтесь, Лев Васильевич, будете питаться как и раньше.
Пока я дописываю в историю свою наглую ложь про панкреатит, Корниенко уводят.
– Спасибо вам огромное. Татьяна Ивановна, выручили, не дали греха на душу взять! – Регина Владимировна достает из шкафа дежурную бутылку коньяка. – Давайте-ка для снятия стресса.
– Мне кажется, у вас бы и так рука не поднялась…
– Не знаю. Тот самый редкий случай, когда в здоровом теле реально здоровый дух. – Регина Владимировна сноровисто наполняет рюмки, и выходит у нее ровно, как в аптеке. – Такую гармонию разрушать, черт возьми, даже как-то… не богоугодно, что ли…
Принимаю коньяк из рук начальницы. Тягучая янтарная жидкость медленно перекатывается в рюмке и приятно пахнет осенью.
Чокаемся. Я смакую, а начальница выпивает сразу, по-мужски, морщится и, пока восстанавливает дыхание, протягивает мне конфеты. Коробка тоже початая, но уже новая, и в ней еще осталось немножко грильяжа. Но я все равно беру противную, с белой начинкой.
– Интересная штука жизнь, – говорит начальница, отдышавшись, – вот смотрите, Татьяна Ивановна, есть такая вещь, как чувство шизофрении Рюмке.
Каламбур представляется таким очевидным, что озвучивать его дурной тон.
– Это специфическое переживание, которое испытывает психиатр, общаясь с пациентом, больным шизофренией. Оно есть, это я говорю, как не последний специалист в этой области, но в нашей стране не признается, потому что основано на личных ощущениях врача, а не на объективной реальности, поэтому с точки зрения материализма его не существует. Мы не можем поставить человеку диагноз на основании своих ощущений, не подкрепив их объективными доказательствами, но по звонку из горкома – без проблем. Тут материализм как-то пасует перед собственными адептами.
– Это потому, что мысль начальства материальна, – смеюсь я, – это у нас всякие иллюзии, а у них каждая мысль – объективная реальность. Вот и все. И никаких противоречий.
Регина Владимировна молча наливает по второй.
Мы сидим, цедим коньяк, глядя в светлый вечер за окном.
Солнце не село, но день прожит. Может, мы сегодня ничего особенно хорошего не сделали, но от плохого поступка удержались. Ну как… Регина Владимировна удержалась, а я наоборот. Фальсифицировала медицинскую документацию, что, конечно, не есть хорошо. Так и привыкнуть можно и писать вранье не только в крайних случаях, а когда только захочется. Одно утешает – не так много мне осталось до пенсии, не успею развернуться. Северный стаж, плюс в психиатрическом стационаре идет надбавка за вредность, еще три года, и можно на заслуженный отдых. Можно было бы и прямо сейчас, мне как раз пятьдесят исполнилось, но последние пять лет до возвращения в Ленинград я не работала врачом, прервала стаж. В этом плане женам военных, кажется, полагаются какие-то льготы, надо бы сходить в военкомат, узнать… А с другой стороны, зачем? Инстинкт самосохранения подсказывает, что, если выйду на пенсию, с ума сойду от одиночества. Сын далеко, у него своя жизнь, близких подруг тоже не осталось. По крайней мере таких, которым бы я со своим горем не казалась обузой. Остается одно спасение – трудовой коллектив.
– А давайте сходим куда-нибудь, Татьяна Ивановна? – вдруг говорит Регина Владимировна. – Культурно обогатимся?
Я подношу рюмку к губам. Ох, как мы с Пашей мечтали, пока служили, как вернемся в Ленинград, да как начнем ходить по театрам да музеям, наверстывать упущенное… По выходным в учреждения высокой культуры, а в будние дни на вечерний сеанс в кино. Нам тогда казалось это немножко даже диким, что можно пойти в кино, когда захочешь, а не когда его привозят в клуб.
А когда вернулись, все наши грандиозные планы попали в рубрику «сейчас никак, но в следующие выходные обязательно». То у Паши выпадало дежурство официально, то вызывали на сложный случай неофициально, то пришел контейнер с вещами, то просто лень. В общем, сразу по приезде мы прогулялись по Невскому, а больше так никуда и не пошли.
Откладывали на будущее, а будущего вдруг раз, и не стало.
– Давайте сходим, – говорю я неожиданно для себя самой.
* * *
Странно, время ползло как черепаха, но пролетело быстро, и вот уже Люда снова слонялась возле проходной больницы, ожидая, когда выйдет Варя. Сегодня в больничном садике почти никого не было – начался сезон отпусков, и санитаров не хватало на то, чтобы выводить пациентов гулять. Обидно, наверное, просиживать в четырех стенах самое лучшее время ленинградского года, даже человеку с самым затуманенным сознанием хочется на солнышко, но кого волнуют чувства душевнобольных? Главное, чтобы были под присмотром и никому не мешали.
Люда быстрым шагом прошлась вдоль забора в тщетной надежде, что Лев увидит ее из окна. В тщетной, потому что он сейчас в специальной комнате для свиданий, а Варя говорила, что там вообще окон нет. Опять не
