Вечно ты - Мария Владимировна Воронова
– Рада, что вы это понимаете. Ну что ж, – она подталкивает ко мне историю болезни, – со спокойной душой пишите, что противопоказаний не выявлено.
Я поднимаюсь:
– Надо хоть для приличия больного посмотреть. В какой он палате?
– Не беспокойтесь, я сейчас позвоню на пост, пусть его сюда приведут.
Регина Владимировна тянется к телефону. Я проверяю свою боеготовность. Все в порядке, фонендоскоп на шее, тонометр в кармане. Хорошо бы он сейчас показал какие-нибудь страшные цифры, но надежды на это мало.
Дверь открывается, и санитар вводит в прошлом генерала, а ныне пациента Корниенко. Первое, что обращает на себя внимание, – это неправдоподобно аккуратный внешний вид. Больничная пижама сидит на Корниенко как китель, брюки из голубой байки кажутся отглаженными, вероятно, провели ночь под матрасом его кровати. Больничные кожаные тапочки начищены до блеска, сам генерал тщательно выбрит и коротко подстрижен. Впрочем, среди военных такое внимание к своему облику не редкость, а скорее правило, Паша тоже очень любил выглядеть красиво и опрятно. Корниенко не оставил старых привычек даже при таких скудных возможностях их соблюдать, значит, психика его в порядке, даже в большем порядке, чем у большинства из нас. Многие бы на его месте опустились, а он держит удар судьбы.
Генерал среднего роста, поджарый, с внушительным римским носом и глазами цвета грозовой тучи. Неброская, но величественная красота северного утеса, такими, наверное, и должны быть бесстрашные военачальники.
По моей просьбе он раздевается до пояса, я достаю фонендоскоп. Слушаю, как ровно бьется сердце, как свободно и легко воздух поступает в мощные легкие, смотрю, как двигаются под кожей сильные мышцы. Чувствую, как гудят в этом теле жизненные соки… Ему бы сейчас на свободе делать какую-нибудь важную мужскую работу, выписывать в небе фигуры высшего пилотажа, отдавать приказ о наступлении, рубить дрова, да лампочку в туалете менять, в конце концов! А после дневных трудов лечь с женщиной и сделать новую жизнь… Но вместо этого он прозябает на больничной койке.
Но все-таки жив. А мой муж, который точно так же был полон сил, – нет.
Справедливо ли это? Генерал нес людям смерть и жив, а Паша спасал жизни – и мертв.
В тщетной надежде укладываю пациента на кушетку и пальпирую живот, но не обнаруживаю ничего, кроме превосходного брюшного пресса. Даже печень нисколько не выступает из-под реберной дуги, что для заслуженных военных в общем-то редкость.
– Все у вас в порядке, одевайтесь, – говорю я строго, стараясь не смотреть в генеральские грозовые глаза. Мне стыдно, будто я виновата, что он такой здоровый.
– Вот видите, Лев Васильевич, – Регина Владимировна мягко нажимает ему на плечо, усаживая на стул посреди кабинета, – мы сделали все, что могли, даже провели дополнительное обследование. Противопоказаний к инсулинотерапии у вас нет.
– Что ж, товарищ врач, приятно слышать, – в голосе совсем не чувствуется сарказма, и от этого ситуация кажется еще более идиотской, чем она есть.
– Вы понимаете, что это значит? – спрашивает Регина Владимировна с профессиональной доброжелательностью.
– Боюсь предположить.
– Если вы не продемонстрируете положительную динамику вашего основного заболевания на фоне терапии, то нам придется, естественно, ради вашего же блага…
– Ну естественно.
– Ради вашего же блага, – повторяет Регина Владимировна с профессионально рассчитанным нажимом, – сменить схему лечения на более агрессивную.
Генерал усмехается:
– Кажется, я никаким особым буйством тут у вас себя не запятнал.
Регина Владимировна кивает:
– Я вижу, вижу. Поведение у вас упорядоченное, вы ориентируетесь в окружающей обстановке, осталось только разобраться в собственной личности…
– У-у-у, – присвистывает генерал, и тут я с ним согласна. Действительно, у-у-у. Задача и для здорового ума невыполнимая. Допустим даже, сегодня поймешь, кем был вчера, но толку-то, ведь завтра будешь уже совсем другой.
– Просто признайте, что вы попали сюда потому, что были больны, – облегчает ему задачу Регина Владимировна, – а теперь лечение вам помогло, вы понимаете, что вас госпитализировали не зря, словом, покажите вашу готовность к сотрудничеству с врачом в борьбе с болезнью, и я с удовольствием переведу вас на поддерживающую терапию, снижу дозу…
Генерал улыбается, наверное, прикидывает, как смена курса отразится на душевном здоровье унитаза в мужской уборной.
– А потом, если вы и дальше будете вести себя адекватно, поставлю вопрос о выписке. Подумайте, Лев Васильевич, пара месяцев, и вы дома.
– Заманчиво.
– Ну конечно, Лев Васильевич, ну конечно! В нашей сфере признать свою болезнь – это уже пройти полпути к выздоровлению.
Генерал хмурится:
– Знаете, даже если я и псих, то не до такой степени, чтобы официально в этом признаться.
– Но почему, дорогой Лев Васильевич, почему? – Регина Владимировна сжимает руки на груди, словно готовится петь душещипательную арию. – В конце концов, это же не признание вины в суде. Никакой юридической силы не имеет и нужно только для лечащего врача. Я все равно не могу объявить вас психически здоровым…
Тут генерал многозначительно кашляет.
– Не могу без серьезного риска в первую очередь для вас, – Регина Владимировна кашляет еще многозначительнее, – от диагноза вы не избавитесь, можете на это даже не надеяться, просто в одном случае вы вскоре пойдете домой под наблюдение в ПНД по месту жительства, а в другом – подвергнетесь серьезному вмешательству с высоким риском осложнений. Вплоть до необратимых изменений в коре головного мозга.
– Вот когда стану дураком, тогда и признаю.
– Если еще будете сознавать, кто вы такой, – невольно вырывается у меня, и Регина Владимировна смотрит с неодобрением.
– Простите, товарищи врачи, но я полагаю дальнейшую дискуссию бесполезной, – чеканит генерал, – вы останетесь при своем, я при своем, согласия не будет, поэтому кто сильнее, тот и решает, а воздух сотрясать смысла не вижу.
– Решительно не понимаю вашего упрямства, – пожимает плечами Регина Владимировна, – вы не хотите домой?
Генерал встает:
– Хочу, очень хочу. Только не такой ценой. Объявить себя сумасшедшим, это значит признать, что на своем посту я нес бред и принимал бредовые решения, а это было не так. Может быть, мои предложения требовали проверки, анализа и более глубокой проработки, но это были рабочие предложения, а не какие-то галлюцинации. Там важная информация, наработанная годами боевого опыта, которая может оказаться очень полезной для тех, кто дальше будет выполнять боевую задачу вместо меня, и которая, смею надеяться, сбережет не одну солдатскую жизнь. Но эту информацию никто не станет изучать, если я сам признаю ее бредом. Так что нет, даже не просите.
– Лев Васильевич, все всё понимают… – мягко замечает Регина Владимировна.
– Да?
– Конечно.
– И все равно нет. У меня взрослая дочь, а сами
