Селянин - Altupi
— А чего только вдвоём приехали? Чего детишек не привезли познакомиться? Им бы тут понравилось, погостили бы недельку.
Мамоновы ухом не повели, будто не ехидный вопрос, а где-то муха прожужжала. Чуть запнулся шаг и больше никакой реакции. Они пошли мимо мотоцикла, через стаю вечно голодных кудахчущих кур, по траве, по оставшейся на земле угольной крошке, мимо ворот и прижавшегося к столбу Андрея. Мишаня пёр уверенно и невозмутимо, как танк по оккупированному посёлку, не стеснялся, ни в чём себе не отказывал. Ирочка держала его под руку, смотрела, куда ставит ножки в модельных туфлях и воротила прелестный носик — ха-ха, везде был помёт: куры всё утро срали, старались к её приезду.
Егор веселья Кирилла не разделял, возможно, вообще его не замечал. Брови его сдвинулись к переносице, между ними пролегла морщинка тревоги и озабоченности. Он сразу же двинулся за обнаглевшими гостями, предоставляя остальным право действовать по своему усмотрению. Вряд ли он сейчас думал о чём-то, кроме матери. Она ждала одного Мишаню, а не с распрекрасной дочкой губернатора в качестве придатка.
Кирилл, конечно же, присоединился к ним, на бегу давая знак Андрюхе стоять, где стоит.
Проходя через веранду, тёмный, ведущий в прихожую коридорчик, Ирочка вела себя, как царица, снизошедшая до хижины самых жалких бедняков. Вертела головой, морщила носик и поджимала губки при взгляде на засиженные мухами советские ещё шторы, линялые бумажные обои с кое-где отодранными углами, грубо окрашенный в синюю краску колченогий стол, накрытый старой клеёнкой с истёршимся рисунком, верхнюю одежду на прибитой к стене вешалке, свисающую на проволоке лампочку Ильича. Муженёк её поджимал губы, но лицо оставалось бесстрастным с лёгким оттенком надменности. Он приехал в Островок не просто так, шёл к цели и хотел побыстрее со всем покончить. Калякин предполагал, что Мамонов сразу выставит Егору условия сделки, получит желаемое и отчалит, не тратя время на рассматривание хаты и первой жены, но похоже Ирочке приспичило поглазеть на бывшую соперницу, добить её своим охуенно аристократическим видом. Сука.
Егор и Кирилл следовали за ними на расстоянии. Мишаня и Ирочка в полном молчании через скрипучую дверь ступили в прихожую, безошибочно свернули в зал. Естественно, не разуваясь, и по херу, что только что гуляли по помёту. Окаймляющие дверной проём шторы зацепили обоих по макушкам.
В зале сохранялась наведённая с утра чистота. Простая и незатейливая деревенская чистота — устаревшая, но крепкая мягкая мебель, застеленная плюшевыми пледами из набора, ящик-телевизор, трельяж, письменный стол, цветы в горшках, дешёвая люстра с висюльками. Вполне нормально, если не придираться. Однако уголки тонких губ Ирочки злорадно приподнялись: королевна торжествовала, что конкуренты оказались в ещё большей жопе, чем она надеялась. От тюрьмы и от сумы не зарекаются, дура. Но рой, рой другому яму, тварь, сама в неё попадёшь.
Кирилл сознавал, что лукавит. Помнил ещё, с каким упоением доставал Егора, измывался, глумился над его низким материальным положением. Тоже был бестолковым дураком, ушлёпком, но он попал в свою яму — влюбился и целиком перевернул свою жизнь. Повезло, а могло приключиться хуже.
В секундную заминку Мишаня шаркнул глазами. Из двух спален шторы были раздвинуты только у одной, дальней, он, взяв супружницу, направился туда. Кирилл кожей почувствовал, как напрягся Егор — он не промолвил ни звука, лишь грудью подался вперёд. Он следил за отцом с алчностью голодной собаки, которая без разрешения боится приблизиться к пиршественному столу, переминаясь с лапы на лапу. Кирилл знал, что сравнение обманчиво, и в случае чего его парень, не раздумывая, бросится между матерью и донором спермы.
В спаленку господа не зашли, да и не поместились бы там, — встали напротив.
— Здравствуй, Миша, — тихо и, должно быть, с мягкой улыбкой проговорила Галина, потом её голос оборвался на недосказанных доброжелательных приветствиях. Скорее всего она заметила Ирину, нарисовавшуюся в поле зрения на пару мгновений позже мужа. Дамочка, как коршун, уставилась вглубь спальни, на красивую физиономию вылезли уродливые презрение, пренебрежение и… превосходство. Эта сука не испытывала ни капли раскаяния за чудовищные поступки прошлого. Исковерканная жизнь молодой женщины и двух мальчиков её совсем не волновала, по ночам не мучали угрызения совести. Бездушная тварь! Она и сейчас задирала нос и ликовала, что увела из семьи мужика! Блять, кого — рыбью морду? Кирилл обалдевал от женских вкусов. Не мог понять, на что там было польститься? У Мишани что, член длиной с полкилометра? Сам неуважаемый председатель правительства свои эмоции контролировал лучше. По крайней мере, злорадства на его лице не отражалось. Ни жалости, ни омерзения, ни отсвета прежней страсти. Совсем ничего — рыбьи глаза созерцали пустое место. Никчёмную инвалидку на узкой неудобной кровати в ворохе стиранных-перестиранных простыней и одеял. Пропахшую лекарствами и мочой. Окутанную тошнотворным дыханием медленной смерти. Не сумевшую пробиться в жизни. Простившую его подлость. Добрую дуру с жалко накрашенными губами. Кирилла бесило это ёбаное наплевательство, он еле сдерживался, а Егор… Кирилл повернулся, чтобы понять, почему Егор не вмешивается, не выскажет всё, что у него накипело… Егор смотрел прямо, на «гостей», не опустив по обыкновению глаз. Он терпел. Будто мысленно твердил себе, что скоро визит закончится, что он не бесконечен, что наградой за несколько минут мучительного терпения станут деньги для матери. Егор терпел, как его просили, как он обязал себя. Давал негодяям распоряжаться в своём доме, жертвовал своей гордостью. Как же ему, должно быть, сейчас было больно, как обильно, наверно, кровоточило его сильное справедливое сердце. У Кирилла самого сердце болезненно сжалось от беспомощной вынужденности своего парня терпеть двух мразей, он остыл и умерил пылавший гнев. Тоже заставил себя терпеть, хотя ему смириться было трудно.
— Наш Егорушка совсем взрослым стал, — раздался из спаленки наполненный нежностью слабый голос Галины, которая после длительной паузы справилась со смятением. — И Андрейка вырос, на тебя похож. Он тебя совсем не помнит, малюткой был. А я… я совсем захворала, только обуза для них. — Голос задрожал, насыщаясь волнением. Мама Галя не плакала, но была близка к этому. Кирилл не понимал, зачем она извиняется за своё состояние, зачем унижается, говоря про сыновей. Он опять обернулся на Егора. Тот стоял без кровинки в
