Ожившая надежда - Федор Егорович Конев
- Нет у меня денег, - заявила Галя. - И так много потратилась на эту квартиру. Кто меня дернул покупать!
- Обещала же, - пролепетала Анна.
- Может, и обещала. Не помню. Так я ж говорю - нет денег.
- Вот и крыша протекает.
- Это твои проблемы. Раньше надо было думать. Какие могут быть претензии - бумаги подписала, все по закону.
- А по совести?
- Ой, отстань. Не звони больше. Я все сказала.
- Как так можно?
- Жизнь такая. Вот и можно.
Бросила трубку. Анна никак не могла поверить, что человек человека способен столь беспардонно обманывать. «Жизнь такая, - повторила она. - Хорошее оправдание. А кто ее, жизнь, делает такой? Не мы сами?» Но думать об этом, задаваться вопросами было бесполезно, никакой ответ не поможет, не залатает дыру на крыше.
А с потолка и впрямь капало. Анна поставила на пол таз. Капли звонко застучали по пустому донцу. Потом этот металлический звук исчез. Анна сидела на низкой скамеечке перед тазом и смотрела, как падали капли, образуя на поверхности воды углубления и поднимая брызги, словно рвались миниатюрные бомбы. Она думала о том, как непонятна судьба, как необъяснима, когда одних бросает на вечную мерзлоту, а другим дозволяет из самолетных пулеметов бить по ним. И с ней чего уж так жестко обошлась? Ни богатства Анна Ванеева хотела от жизни, ни роскоши, ни особняка с бассейном и заграничных поездок, чем вожделеют нынче сплошь и рядом. Нет, она когда-то готовилась во всю силу своей необъятной души любить единственного человека всю жизнь. Но, видать, слишком велик был запрос, и не оказалось у судьбы в закромах такой радости для нее. Оттого любви не случилось.
Мечта укатить за бугор поникла как мокрый истрепанный ветрами флаг. Из-за этого Римма жила в постоянной ссоре с мужем. Она хотела от Арсения Фомича того, на что он никак не мог пойти, если бы даже в том вожделенном краю обещали бессмертие. Римма никак не могла понять почему. А тут и понимать-то было нечего, просто он здешний. Нельзя же белого медведя переселить в Африку, а зебру - на льдины Карского моря. Разве кто-то будет спрашивать почему. Нет же!
Казалось, душа разрывалась, когда Арсений Фомич корил себя, что не ушел от Риммы раньше. Да что уж с того! Все мы задним умом сильны. А уйти он не мог, жена грозила в случае развода забрать ребенка и через суд запретить даже видеться. И Арсений Фомич терпел. Только старался, чтобы семейные скандалы случались не при дочери. Но она подрастала и стала замечать, что между папой и мамой не все ладно. Мама не умела сдерживать себя.
В тот роковой вечер она пришла выпившей. Девочка уже спала в своей комнате. А Римма устроила в прихожей истерику. Стыдно вспомнить, что она несла. Ругала мужа самыми грязными словами. Вдруг Арсений Фомич увидел, как распахнулась дверь детской. В темном проеме стояла в длинной ночной рубашке Аленушка. Она была бледной как бумага. Кинулась к матери и стала умолять: «Не ругай папу, пожалуйста!» Но та была во хмелю, забыла, что у дочки врожденный порок сердца, оттолкнула от себя и продолжала кричать. Арсений Фомич бросился к девочке, схватил ее на руки, чтобы унести в другую комнату. Но было уже поздно. Потом врачи сказали, что сердце ребенка не выдержало стресса. В старину говорили - разрыв сердца.
Скажем, надоели ходики, гирьку отцепи, они и притихнут. Электронные часы не станут мигать, коль отключил питание. А звезды в ночном небе мерцают и мерцают, отсчитывая секунды, и никакая сила их не остановит.
Годы шли, и удержать их не было возможности, да и охоты тоже.
Без Аленушки мир для Арсения Фомича стал пуст. Конечно же, не сидел сиднем, работал, общался с людьми, и было их много, с кем приходилось знаться, но мир был пуст, потому что для него ничего дорогого в нем не осталось. Имея множество знакомств, он был одинок.
Ему было пятьдесят шесть лет, когда случилась та непредвиденная встреча, которая поначалу показалась даже досадной и ненужной для его жизни, которая была больше похожа на медленное, смиренное умирание.
В погожий сентябрьский день хоронили старого журналиста, когда-то известного, обласканного властью, а теперь забытого вкупе с теми страстями, что волновали в кои-то времена честной народ. Никто не задавался вопросом, на каком году жизни умер старик, настолько он выглядел дряхлым. И худ покойник был до невероятности, кожа да кости, должно быть, соки жизни, данные природой этому телу, употребились до последней капли, и только тогда пришло успокоение. И, конечно, в газетном некрологе не было привычного слова - «преждевременно». По причине столь почтенного возраста покойного похороны прошли без единой слезы, без единого скорбного вздоха. Небольшая группа людей, собравшаяся у могилы, с постными лицами следила, как подпитые парни из похоронной службы забили гроб, спустили в яму, закопали и свежий холмик завалили венками, купленными за казенный счет. Только одна женщина положила у изголовья букетик полевых цветов. Корнеев не сосредоточил на ней внимания, только и промелькнула мимолетная мысль, что в долгополом платье и поношенной вязаной кофте тетенька напомнила серую мышь.
Солидные господа, проводившие старика в последний путь, не сразу разошлись, а минут пять постояли в молчании, потупив взгляды. Это были мужчины странно чем-то схожие между собой. Должно быть, и впрямь работа накладывает на людей отпечаток. Старик когда-то был редактором популярной газеты, и на его похороны пришли главы нескольких местных изданий, люди одной с ним профессии. Только маленькая женщина со своим букетиком полевых цветов не вписывалась в этот своеобразный клан. Потому и держалась в сторонке, а, возложив цветы, тут же опять отошла от малочисленной толпы и остановилась у толстенной вековой сосны, доверительно коснувшись рукой ее морщинистой коры.
- Ну, ему отдыхать, а нам работать, - сказал полный мужчина с мясистым лицом и первый надел шляпу.
Он когда-то наследовал кресло покойного и счел нужным не только поместить некролог в своей
