Школьный бунтарь (ЛП) - Харт Калли
— Господи, прости меня. Я не хотел быть таким занудой. Просто... я так чертовски устал.
Он выглядит уставшим. Большие пухлые мешки под глазами состарили его по меньшей мере лет на десять. Доктор Кумбс поднимает голову, наблюдая за своими сыновьями из кухонного окна, как они следуют за моим братом в рощицу деревьев, которая отмечает границу нашего двора и начало леса Уокеров. Желтую непромокаемую куртку Макса легко разглядеть сквозь голые тонкие стволы деревьев. Впрочем, одинаковые зеленые куртки Грегори и Лу разглядеть немного сложнее. Я иду к задней двери и выкрикиваю их имена в сгущающиеся сумерки.
Когда я оборачиваюсь, доктор Кумбс уже встает и надевает свое собственное пальто. Ни с того ни с сего он быстро и крепко обнимает меня, а потом так же быстро отпускает.
— Спасибо, что выслушала меня, Сильвер. Приятно быть услышанным на пару минут.
Мальчишки вваливаются в кухню с воплями, полные энергии, разнося грязь по всей плитке.
— О Господи, прости нас. А где бумажные полотенца? — Доктор Кумбс просматривает кухонные столы, но я останавливаю его прежде, чем он успеет увлечься.
— Все в порядке. Ничего страшного. Езжайте, пока дождь не усилился. Я сама справлюсь. Это не проблема.
Он вздыхает с облегчением, как будто я только что сказал ему, что увидела будущее, и его жена проснется счастливой и здоровой в следующий вторник, и его жизнь вернется в нормальное русло очень, очень скоро.
— Еще раз спасибо, Сильвер. Ты хорошая девочка.
Доктор Кумбс рассеянно кладет на кухонный стол три двадцатидолларовые купюры, и мне кажется, что он платит не за урок игры на гитаре, который я только что дала близнецам. Как будто он платит мне за что-то другое: за то мгновение тишины и покоя, которое я ему подарила, пока он сидел на кухне и смотрел в нетронутую чашку кофе.
Позже я сижу с Максом на диване, наблюдая за Jeopardy (прим.пер. с англ. — «Рискуй!» американская телевизионная игра-викторина), радуясь, что он не обращает внимания на то дерьмо, которое происходит вокруг него. Он маленький для своего возраста — почти самый низкорослый ребенок в классе. Брат все еще помешан на комиксах и любит животных. Если бы у Макса была собака, его жизнь, по сути, была бы чертовски хороша. У него прекрасные волосы, как у мамы, но темные, как у папы. Он не такой грубый и неуклюжий, как другие мальчики. Иногда я беспокоюсь, что однажды с ним случится что-то сложное, как и со мной, но это не сделает его сильнее. Вместо этого он сломается, а я уеду в колледж и оставлю его здесь одного с нашими постоянно отсутствующими родителями.
Макс шевелит пальцами ног, просовывая ступни мне под ноги — он всегда так делает, когда ноги мерзнут.
— Как ты думаешь, мама Грега и Лу скоро умрет? — спрашивает он.
Брат все еще смотрит на экран телевизора и зачерпывает ложкой растаявшее мороженое и кладет его в рот, но я чувствую, что теперь его внимание сосредоточено на мне. Этот вопрос явно беспокоит его.
Я сжимаю его икру, и он ворчит, отдергивая ногу. Оказывается, физическое утешение от его старшей сестры уже не так круто.
— Я не знаю, Макси. Не думаю, что и врачи знают об этом.
— Как же врачи могут не знать? Они ведь все знают.
Помню, я все еще верила, что врачи — это непогрешимые, всезнающие, всемогущие существа, которые никогда не ошибаются. Не так давно еще верила, что если кто-то заболел и попал в больницу, то он обязательно вылечится и после этого будет в полном порядке. Для меня было шоком осознать, что только потому, что работа врача заключается в том, чтобы лечить людей, не означает, что каждый раз это возможно.
Иногда ничего нельзя сделать. Иногда люди просто умирают, черт возьми, и как бы сильно мы ни возражали, ни сражались, ни боролись с этим, это не может быть изменено.
Я не хочу быть тем человеком, который расскажет все это Максу. Наши родители произвели Макса на свет. Они должны быть теми, кто скажет ему, что иногда мир — это жестокое, обидное, ужасное, испорченное место, где иногда мамы попадают под машины, и они не просыпаются от комы.
— Я не знаю всех ответов, Макси, — бормочу я. — Иногда все очень сложно. Тебе станет легче, если я позвоню маме?
Он моргает, глядя на телевизор.
— Нет. Все нормально. Это просто очень печально для Грега и Лу. Вот и все.
Я двигаю его ногами и перегибаюсь через диван, притягивая его к себе. На этот раз он не отмахивается от меня.
— Я знаю, приятель. Это точно.
Глава 9.
Бар вздымается, забитый до самых стропил, в воздухе тяжело пахнет сыростью. Каждый раз, когда новый клиент входит в дверь, внутри Роквелл раздается добродушный рев, завсегдатаи уже припарковались у бара и столпились вокруг бильярдных столов, обрушивая ливень арахисовой скорлупы на нарушителей, виноватых в том, что они выпустили тепло.
Музыкальный автомат всю ночь играет Whitesnake и AC/DC, время от времени прерываемый звуками The Eagles и Creedence. За алтарем, так завсегдатаи Роквелл называют огромную липкую плиту из красного дерева, которая образует всю длину бара, Анджела и Мэйси надрывают свои задницы последние шесть часов, изо всех сил стараясь, чтобы перед ними всегда стояла выпивка.
А я? Я убирал со столов, готовил еду, следил за самыми пьяными парнями в поисках каких-либо признаков враждебности и отбивался от нежелательных ухаживаний по меньшей мере трех женщин средних лет, которые, похоже, были полны решимости «сделать из меня мужчину». Это всегда случается, когда я работаю в Роквелле. Женщины вбивают себе в голову, что, поскольку я молод, то я тихоня–девственник, к чьему члену никогда никто не прикасался. Вряд ли они догадываются, что я мог бы провести ночь, дразня их до истерики, если бы захотел. Они забудут свои собственные гребаные имена и потеряют все двигательные функции, если кто-нибудь из них сможет уговорить меня проскользнуть между их простынями. Но этого не произойдет. В отличие от других парней моего возраста, я способен сохранять концентрацию, как только речь заходит о потенциальном сексе, и кроме того... я не гажу там, где ем. Я ничего не имею против женщин в возрасте. Они могут быть чертовски сексуальны. Но мне нравится моя работа, и мне нравится получать зарплату, и я не настолько глуп, чтобы рисковать всем этим ради одной ночи, когда мне отсосут.
— Эй, Алекс! Алекс, Монтгомери спрашивает тебя! — Кричит Майя через весь бар. Она как раз наливает три разных напитка, но все же каким-то образом ухитряется поднять черную трубку, чтобы показать мне, что владелец бара ждет меня на другом конце линии. Я выплевываю зубочистку, которую все это время вертел в зубах, и перепрыгиваю через алтарь, принимая от нее телефон.
— Эй, парень. Что случилось?
— Там девушка на заднем дворе. Хочет войти, — сообщает мне грубый голос. — Она очень молода. Наверное, слишком молода. Иди туда и проследи за ней. Скажите мне, если узнаешь ее лицо.
Монтгомери управляет клубом. И очень опасно, на мой взгляд. По выходным его забавляет, когда девушки раздеваются для его приятелей, и иногда он просит меня подождать с девочками, чтобы убедиться, что ни один из его парней не станет слишком с ними дружелюбным. Время от времени он заставляет меня выйти на задний двор, чтобы посмотреть, узнаю ли я их, прежде чем он выпускает их на танцпол для выступления. Плохо для бизнеса, говорит он, если появляется цыпочка моложе восемнадцати лет, пытающаяся заработать себе круглую сумму, безрассудно раздеваясь в среду вечером. Это никому не принесет удовольствия, особенно если появятся копы и закроют заведение. Такое случалось и раньше.
— Конечно. — Я вешаю трубку и иду через заднюю дверь, перешагивая через груду пустых коробок из-под пива, брошенных сюда девочками. Миновав кухню, а затем кабинет Монти, я торопливо иду по коридору и открываю задний аварийный выход, толкая плечом дверь, когда она заклинивает.
