И солнце взойдет (СИ) - О&#39

— Мне нужна бригада кардиологов и мастер латать рваные раны. Я не смогу оперировать сразу везде.

— Роше, ты понимаешь, чего хочешь от нас? — устало процедил раздраженный Бюже, а потом махнул в сторону операционной. — Кто он вообще такой? Наркобарон? Оружейный воротила? Особа королевских кровей?

— Энтони Ланг.

Имя будто бы рухнуло сверху бетонной плитой, вынудив, точно пылью, подавиться своими словами, и череда бесполезных вопросов наконец-то закончилась. Рене же с каким-то сумасшедшим весельем вдруг улыбнулась. Забавно, но даже на смертном одре Энтони по-прежнему вызывал трепет благоговения.

— Святой Иоанн Креститель, — выдохнул ошеломленный хирург.

— Теперь понимаете, почему нельзя трогать руки? — прошептала она. И почувствовала, как сжалось в больной комок сердце, когда Бюже еле слышно ответил:

— Нам бы вообще его вытащить…

Действительно. Спасать безнадежных теперь больше некому. Остались только они.

— Нет! — Рене вздернула вверх палец, останавливая крамольную мысль в самом зародыше. Последовала пауза, прежде чем глава отделении хирургии со вздохом потянулся к пуговицам на халате.

— Мойся, я вызову кардиологов и парочку ортопедов.

— А заклинатель дыр? — робко спросила она, хотя даже не надеялась на ответ. Но Бюже оскорбленно дернул щекой, прежде чем скромно ответил:

— Перед тобой. — И Рене облегченно выдохнула, а потом неожиданно насторожилась, когда Бюже расстроенно покачал головой. — Но, Роше, если ты ошибешься…

— Не ошибусь. — Она облизнула пересохшие от волнения губы, прежде чем оглянулась в сторону замолчавших дверей и договорила. — В конце концов, кое-кто слишком много мне задолжал.

В операционной было душно и удивительно людно. Собравшаяся вокруг распростертого тела толпа находилась в постоянном движении и поглощала полезный свет от стареньких ламп. Того и так всегда не хватало, ну а сейчас светильники словно потухли. Медсестры, анестезиолог, перфузиолог, пять хирургов и восемь их ассистентов работали почти на ощупь, продираясь сквозь критическое состояние Энтони на собственной интуиции и приказах Рене. Последнее вышло как-то само, и вероятно, причиной тому была общая безысходность. Им не хватало абсолютно всего: аппаратуры и донорской крови, плазмы и банальных антикоагулянтов, скоб, расширителей, шовного материала… Даже чистый и свежий воздух был сейчас в дефиците, отчего два донельзя раздраженных кардиолога никак не могли охладить сердце до нужной температуры. В помещении оказалось невыносимо жарко. И только Рене это почти не мешало, ведь для неё все уже однажды случилось. Давным-давно, в другой жизни, она подключала катетеры, вскрывала грудину, зашивала артерии. Она смотрела на руки находившихся рядом хирургов и с некоторым фатализмом вдруг понимала, что каждый день с Тони готовил ее именно к этому. Каждый шов, диагноз и жест вели именно сюда — в позабытую всеми больницу Гаспе. В место для главного в жизни экзамена, где на вершине решений и порой ужасных поступков покоился Рэмтони Трембле — выданный судьбой тренажер и личная моральная яма. Увы, но ради большего порой должно умереть нечто меньшее. Рене сглотнула и отвернулась.

Они оперировали уже три часа. Чтобы остановить кровотечения, которые Тони то и дело подсовывал им из фирменной реновской вредности, потребовалось слишком много жидкостей и препаратов. Потому под ногами противно хлюпали пара литров донорской крови и прочих растворов, отчего Рене старалась не смотреть вниз. Наоборот, она вся сосредоточилась на древней перфузионной машине, которой предстояло заменить собой сердце, когда то остановят для операции. От жары и волнения спина под костюмом и плотным халатом покрылась испариной, отчего ткань противно липла к влажному телу. Под маской давно стало нечем дышать, пот катился по шее, и руки уже было потянулись вытереть лоб, но Рене едва успела сама себя остановить. Брошенный Кэтти взгляд из-за такого вопиющего нарушения правил остался проигнорирован. Страха не было. Он исчез в тот момент, когда Рене только вошла в операционную и увидела обнаженного Энтони. Да, на одну лишь секунду, прежде чем Кэт накинула на него стерильную простыню, оставив свободным только операционное поле, но этого хватило с лихвой. Синюшно-белая кожа и темное мясо, длинные ноги и серые кости, черная дорожка волос и такая же черная татуировка, где среди шрамов и краски ни одна медсестра не решилась бы искать вены. Рене сглотнула и стыдливо зажмурилась. Она не должна была видеть его таким. Никогда. Но выбора не осталось, и теперь вся ее жизнь лежала на становившимся красным операционном столе, словно… словно это экспонат в медицинском музее. Образец для препарирования. Восковая фигура, где только выбившаяся из-под шапочки вредная прядка напоминала, что Энтони не просто какое-то тело. Он человек. Её человек!

Неожиданно аппарат для перфузии издал характерный писк, помещение наполнил гул насосного привода, и Рене очнулась. Она завороженно уставилась в раскрытую расширителями грудную полость, где меж заполненных пластиковых канюль судорожно сокращалось большое теплое сердце. «Не черное», — вдруг со счастливым смешком подумала Рене, когда был аккуратно отделен перикард. И действительно, оно оказалось самым обычным — алым, блестящим, с волшебным узором сосудов, а еще невероятно красивым. В ее влюбленных глазах на этом свете не существовало ничего столь же прекрасного, как сердце Тони. И безвозвратно очарованная им, Рене смотрела, как толчки постепенно становились слабее, все меньше сокращались желудочки и сжимались предсердия. Наконец, в операционной стало удивительно тихо. Сердце остановилось.

— Где искать? — спросил один из хирургов и вопросительно взглянул сначала на смазанный снимок, что выдал полудохлый томограф, а потом на застывшую Рене. Верно, у них ведь не было ничего… У Энтони не было ничего. Только она и сжалившаяся над ними вселенная, которая отчего-то решила все повторить. А может, переиграть заново?

— Пятое или шестое ребро, где перикард примыкал к грудине. Там в ребре будет трещина, что создала надрыв…

— Вижу, — перебил… А бог его знает, кто это был. В масках и с окулярами они все напоминали друг другу каких-нибудь конвейерных дроидов — на одно лицо и в стандартной одежде.

Тем временем руки хирургов скрыли за собой сердце, однако Рене никак не могла перестать смотреть в сторону их изящных манипуляций. Самый важный момент. То, что стало роковой ошибкой в случае с Рэмтони, теперь исправлено. И все будет хорошо. Верно? Она же предусмотрела любую мелочь. Но Рене по-прежнему с тревогой считала секунды и проговаривала про себя каждое действие, пока не услышала:

— Роше, ты закончила? — Она вздрогнула отворачиваясь. Нет, конечно же, нет. Ее личной работы предстояло на много часов, но волнение мешало сосредоточиться.

«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек…»

Господи! Рене до боли прикусила язык. Очень хотелось пить и, может быть, есть; ноги мерзко гудели, а стопы чесались и потихоньку немели. Рене осторожно перекатилась с пятки на носок в попытке размять затекшие мышцы, что не ускользнуло от Бюже. Он давно закончил свою работу, но благородно остался и теперь наблюдал за ходом операции — на всякий случай.

— Танцуешь? — хмыкнул глава отделения.

Рене не ответила. Она сосредоточенно очищала рваные раны на ладонях и кистях, срезая уже непригодные к восстановлению ткани. Это была кропотливая, муторная работа с неясным концом, о котором Рене пока предпочитала не думать. От запахов горелого мяса и свернувшейся крови уже начинало тошнить, однако даже инстинктивно поморщиться казалось сродни предательству. Ведь пока остальные могли позволить себе несколько сомнительных шуток, чтобы снять царившее напряжение, Рене не смела и заикнуться о том, как устала. Она будет здесь столько, сколько потребуется. Останется, даже если все остальные прямо сейчас отбросят прочь инструменты и покинут операционную. Так что она лишь покрепче вцепилась в коагулятор и на секунду зажмурилась в безуспешной попытке прогнать витавшую перед глазами сонную муть. Часы на стене показывали начало пятого. А значит, где-то в мир пришло Рождество.