Вне пределов - Джуэл Э. Энн
— Возможно, получится набить татуировку с согласия родителей. В некоторых штатах это возможно.
Все взгляды устремляются на Гриффина. Он качает головой.
— Не смотрите на меня. Я был совершеннолетним, когда делал свои. Я не знаю законов Висконсина.
— Нет причин для продолжения этой дискуссии, потому что у тебя нет согласия родителей.
Шерри одаривает Хейли самодовольной улыбкой.
— Никто её не увидит, если я не соберу волосы в пучок или высокий хвост.
— Никто её не увидит, потому что у тебя её не будет, — говорит Скотт.
— Это всего лишь крошечная татуировка! У Гриффина они повсюду, возможно, даже в местах, о которых мы не знаем. Держу пари, у него и на заднице есть татуировка.
Гриффин с набитым ртом опускает подбородок, так что все смотрят на меня, ожидая подтверждения. Кажется, что моя кожа сейчас такого же оттенка, как и зонтик над нами.
— Правда, Суэйзи? — спрашивает Хлоя.
— Я… ну…
Потрясающе. Двое любопытных родителей и три девочки — семнадцати, пятнадцати и одиннадцати лет — ждут моего ответа.
В данный момент моя любовь к этой семье ослабевает.
— Было бы проще, если бы я всем показал?
Гриффин откидывается на спинку стула и расстегивая свои поношенные, выцветшие джинсы.
Я отворачиваюсь от него и закрываю лицо руками.
— Не снимай штаны, Грифф.
Из груди Скотта вырывается низкий смешок.
— Я хочу посмотреть!
Софи подпрыгивает на стуле и хихикает, не понимая, что разглядывать задницу своего старшего брата неприлично, особенно за ужином. Ей одиннадцать. Она поймет это через несколько лет.
Хейли ворчит и отправляет в рот кусочек салата, после чего все возвращаются к еде.
Гриффин наклоняется и шепчет мне на ухо:
— Серьезно, детка? Из всех сидящих за этим столом ты отвернулась и спрятала лицо от перспективы увидеть мою задницу?
Я прикладываю салфетку к губам заканчивая жевать.
— Это рефлекс, — говорю я с улыбкой.
После ужина мы устраиваем турнир по бадминтону на заднем дворе. Конечно, мы с Гриффом выигрываем. Затем мы отправляемся на долгую прогулку на его «Харлее» навстречу закату. Это именно та жизнь, которую я люблю. Мои родители выражали свою любовь ко мне единственным доступным им способом, и теперь я понимаю это более ясно и с большей благодарностью, чем раньше. Однако я никогда не чувствовала себя полностью соответствующей их ожиданиям. За этой любовью я всегда видела тень разочарования.
— Не двигайся. — Я крепче обнимаю Гриффина за спину, пока он глушит двигатель своего байка.
Он переплетает свои пальцы с моими, обхватывающими его грудь.
— Ты в порядке?
Ещё через несколько секунд, наслаждаясь ощущением наших тел, прижатых друг к другу, я отпускаю его и снимаю шлем.
— Я в порядке.
Он снимает шлем и бандану, пока я слезаю с «Харлея». Я могла бы наблюдать за ним бесконечно. Меня завораживает то, с какой аккуратность он кладет наши шлемы на полку и вытирает свой мотоцикл. Гриффин бережно относится ко всему, что у него есть: как к новым блестящим вещам, так и к старым, обветшалым вещам, таким как его дом и гараж.
— Я думаю, у тебя старая душа14, Гриффин Кэллоуэй.
Он вешает тряпку на крючок и одаривает меня своей самой сексуальной улыбкой парня-из-продуктового-магазина.
— Почему это?
— Мои родители часто говорили людям, что я мудра не по годам, потому что я знала то, чего не знали большинство детей моего возраста. Это были просто знания, случайные факты, а не мудрость. Но ты … ты умеешь ценить вещи и заботишься о них так, как мог бы это сделать человек вдвое старше тебя.
— Мои родители всегда проявляли заботу обо всём. И сейчас они продолжают это делать. Просто меня так воспитали.
Он пожимает плечами.
— Нет. Хейли и Софи — сплошные катастрофы. Я видела их комнаты. Хлоя стала чуть более аккуратной, но всё равно не такая, как ты. Не думаю, что ты был таким неряхой, скорее, это у тебя от природы, а не от воспитания…
— Старая душа, да? Из другого времени?
Он прижимает меня к своей груди и утыкается носом в мою шею, приподнимая меня над землёй.
Я обнимаю его руками, ногами и всем своим существом. Мне двадцать один год, а я уже нашла свое место в этом мире, и теперь каждый миллиметр моего тела прижат к нему.
— С тобой я чувствую себя в безопасности, — бормочу я, но это больше похоже на стон, в котором смешались физическое наслаждение и душевная боль.
Меня беспокоит, что я так сильно нуждаюсь в чувстве защищённости. Я не могу этого объяснить.
— Ты в безопасности, — говорит он между поцелуями у меня за ухом.
— Ты заставляешь меня чувствовать, что я принадлежу этому миру.
Мое дыхание становится всё более частым, а пульс учащается, словно стремясь догнать его.
— Ты принадлежишь мне.
Он несёт меня к гаражных воротам, гасит свет и запирает за нами дверь.
Он — любимое место, куда я мысленно возвращаюсь. Когда я думаю о нем — о нас — я не чувствую себя сумасшедшей. Но, возможно, я должна чувствовать себя сумасшедшей, потому что мы оба молоды и неопытны в жизни и любви. Но я не хочу думать о числах, из которых складывается наш возраст, или о месяцах, которые мы провели вместе.
Мы вваливаемся в парадную дверь, подобно тому, как первый порыв ветра предшествует буре.
— С тобой я чувствую себя нужной, — шепчу я как раз перед тем, как его губы завладевают моими.
Его дом больше моей квартиры, но только на одну спальню. Мы не доходим ни до одной из спален. Он усаживает меня на диван и стягивает с себя рубашку.
— Ты нужна мне. — Он расшнуровывает ботинки и сбрасывает их, одновременно расстегивая штаны, пока я раздеваюсь. — На самом деле, я убеждён, что ты — это всё, что мне нужно.
Двадцатитрехлетние парни так не говорят. Его душа не просто стара, она древняя, как у великого поэта… который, возможно, несколько раз сказал «блядь».
Я тяну его за полурасстёгнутые джинсы.
Он хватает меня за руку.
— Закрой глаза.
— Зачем?
Я склоняю голову набок.
— Потому что я убежден, что ты не хочешь видеть татуировку на моей заднице.
— Замолчи. — Я отталкиваю его руки и стаскиваю с него джинсы. На несколько мгновений
