Инсинуации - Варвара Оськина
– Элис… Элис… Элис…
Она едва видела, как доктор Пайпер осторожно взял её руку, до сих пор нервно цеплявшуюся за простыни, и ввёл какое-то лекарство в отделение перед катетером. Отдав короткий приказ, он дождался ответного кивка от растерянной Кёлль и вышел из палаты, на секунду загородив собой всё ещё замерших мужчин.
– Элис… Элис… Элис…
Неожиданно сознание начало медленно утекать, и она уже не слышала, как резко и зло говорил Курт, как тряс Риверса за ворот окровавленной рубашки. Последнее, что ей удалось ухватить, прежде чем тяжёлые веки закрылись, – это по-старчески трясущиеся руки, которые Джеральд запустил в свои волосы, и Арнольд, словно один из Титанов, удерживавший Хиггинса и Джо от расправы.
– Элис… Элис… Элис…
Звуки кружились вокруг то просачиваясь сквозь, то натыкаясь на преграды, плавая и вихрясь небольшими водоворотами. Эл точно знала, что спала, но при этом слышала тихие разговоры, что накрыли её кровать тихо гудевшим облаком.
– Элис… Элис… Элис… – шептал кто-то рядом.
Пару раз она точно видела склонившуюся над ней нахмурившуюся Генриетту. Как около самого изголовья доктор Пайпер и дежурная сестра, чьё имя, кажется, начиналось с буквы «С», вполголоса обсуждали рабочие мелочи. Все эти картинки всплывали и снова проваливались, но только вдалеке всё так же испуганно шелестело:
– Элис… Элис… Элис…
Проснувшись на следующее утро, Элис осознала одну простую мысль – ей всё равно, жив там Джеральд, ранен или валяется в канаве с простреленной башкой. Испытывает он муки совести, страдает делирием или трахает половину Бостона прямо у ворот больницы. Она устала от него и его проблем, наелась досыта играми в любовь, даже если они и закончились самыми настоящими чувствами с обеих сторон. Но Элис не сомневалась, что со временем сможет по капле выдавить из себя нежность, которую испытывала к придуманному Джеральду Риверсу.
Ещё стало ясно, что нелепое макраме жизни пора развязывать и причём срочно. Потому первое, что сделала Элис, увидев зашедшего в палату руководителя, – честно и откровенно потребовала оставить её в покое. Первое, что сделал Мэтью Хиггинс, заявившись через день ровно в три часа пополудни, – всучил черновик защитного слова и подписанные рецензии на ещё неоконченную работу. Безнадёжно. Обращаясь к стене за спиной Эл, он проигнорировал по-риверсовски саркастично поднятую бровь и попросил ознакомиться с бумагами, как только будет возможность. Сказано было так вежливо и осторожно, будто здесь приёмная королевы, а не заваленная аппаратурой палата. Стало понятно, что короткий разговор не помог. Однако Элис хотя бы попробовала вправить мозги профессора на положенное место. Но если ему удобно жить с извилинами набекрень, то это уже не её проблемы.
Вообще, у Элис было полно времени, чтобы проанализировать произошедшую в жизни удивительную мистерию. И к сожалению, это не всегда приводило к нужным последствиям. Если днём она ещё могла контролировать ход своих мыслей, то ночи оставались в полной власти бессознательного и отравляющих душу воспоминаний. Но она верила – это пройдёт. Как пройдёт общая жалость, сочувствие и бесконечные тревожные взгляды, которые доводили до бешенства. Эл запретили вставать, сидеть и даже рекомендовали лишний раз не шевелиться. Даже дышала она под контролем развешанных на ней датчиков. Самой себе Элис была предоставлена исключительно после полуночи. Но даже тогда она знала, что дальше по коридору дежурил Курт или кто-то из его ребят, опасаясь повторения недавнего инцидента. Она считала, что зря. Ланге был уверен, что нет. Риверса здесь ждали, Риверса здесь бы убили.
Курт, по мнению Элис, вообще мог с чистой совестью переезжать к ней в палату, потому что проводил здесь времени больше, чем в «Вальхалле» или у себя дома. Впрочем, как и Генри. Подруга, отведя с утра занятия, заявлялась в обед и приносила любимый сэндвич с тунцом, свежие сплетни и каплю жизни, что текла за успокаивающе-серыми стенами больницы. Кёлль шутила, препиралась с Ланге и частенько развлекала всех покером или, страшно сказать, игрой в матерный скрэббл. Властной рукой они с Куртом открывали окна в палате, впускали внутрь яркие запахи начала апреля, а потом громко и с наслаждением ругались с медицинским персоналом. И Элис не знала, кто получал больше удовольствия – Курт или Генри. Они вообще удивительно хорошо понимали друг друга.
На этом список адекватных людей заканчивался. Так что Эл прошла все стадии принятия неизбежного, прежде чем смирилась и стала игнорировать нытьё квохтающего дуэта Клаус-Джошуа. Друг нашёл смысл жизни в постоянном заваливании «бедняжки» тоннами органического шоколада, экопеченья и прочих здоровых сладостей для поднятия настроения. А Клаус… Элис долго не могла побороть в себе чувство стыда, когда смотрела на грустного дядюшку. Его расстроенное лицо вывернуло всю душу, пока Элис методично сознавалась во лжи. Да, вралось во благо, но смысл от этого не менялся. Но слова были сказаны, объятия получены, и Кестер, если и не понял, то хотя бы принял позицию Эл. Под строгим взглядом Курта. Что-что, а Ланге уверенно вживался в роль нового лидера. Так что Клаусу пришлось согласиться, но быть менее тошнотворно-заботливым он не перестал.
Ну а пока Элис боялась, что из-за всех сладостей Джо она покинет больницу с кариесом, диабетом и дебютом подагры, Хиггинс продолжил наносить непоправимую пользу. Он решал за студентку учебные вопросы, раз за разом переписывал автореферат и приносил задания от преподавателей. Генри доложила, что все вокруг шепчутся о беременности Элис, но затруднялись, кто был отцом. Риверс или всё-таки Хиггинс. На это Эл лишь пожала плечами, потому что у неё наконец-то нашлось куда более интересное занятие.
В самый первый раз ЭТО случилось шестого апреля, в один из ранних дней её унылой больничной жизни. На улице моросил лёгкий дождь, а они с Генриеттой отмечали контрабандными баночками бескофеиновой колы самостоятельный поход Эл до уборной. В палату вошёл Курт. Возможно, священный для каждого американца напиток открыл третий глаз или прочистил чакры, но именно в тот момент Элис заметила брошенный на Генри взгляд Ланге. И в голове будто нашёлся бозон Хиггса, завершив процесс осознания всех тех разрозненных нюансов, что ей удавалось случайно подметить до этого. Мысленно закинув руки за голову, Эл устроилась поудобнее и приготовилась наблюдать.
Дни напролёт она следила, подмечая каждую сказанную фразу или продолженную шутку. О, будь Элис поэтом, она могла бы сложить сонет, посвящённый случайным прикосновениям. Или написать маслом на холсте нежные улыбки, найдись в ней хоть капля художественного таланта. А может, сочинила роман, наполненный удивительными историями, которые эти двое додумывали из самых непримечательных новостей. Но ничего из этого мисс Чейн не умела, а потому продолжила наслаждаться видом двух влюблённых людей. И эта
