Когда горит огонь - Ханна Грейс
Мы с Эльзой всегда шутили, что «Фенрир» – единственное, что появилось на свет благодаря ему, и единственное, что он на самом деле любит.
Я люблю сестру, но даже при общих проблемах с родителями шестилетняя разница в возрасте – это слишком много, чтобы двое детей нашли общий язык. Мое поведение становилось все хуже и хуже, поэтому родители начали отправлять меня каждый год в лагерь с тех пор, как мне исполнилось семь.
Оказалось, что это как раз то, что нужно. Режим дня, возможность общаться с детьми моего возраста. Именно тогда, без постоянного присутствия взрослых и капризной старшей сестры, начал закладываться фундамент моей личности.
В «Медовых акрах» я впервые почувствовала себя как дома. Даже когда родители, наконец, разошлись, мама перевезла нас в Америку насовсем и отдала меня в школу, я все равно настаивала на том, чтобы каждое лето ездить в «Медовые акры». Мне нравилось, что персонал каждый год радовался мне, и лишь в лагере я не чувствовала себя лишней.
Я хочу вновь испытать эти ощущения и надеюсь сделать это, восстановив разрушенный фундамент. Мне нравится колледж и опыт, полученный там за последние два года, но я чувствую себя потерянной. Принимаю решения, которых не понимаю, идя на поводу у чувств, и поскольку никто мне не препятствует, внутренний голосок твердит: «Забей!» Я сама себя не узнаю, мне нужен сброс к заводским настройкам. Хочется снова почувствовать себя дома, ощутить покой.
Из размышлений меня выдергивает нога Эмилии, задевшая мою голень. Даже спустя несколько минут у мамы все то же выражение лица.
Интересно, если очень сильно захотеть, смогу ли я призвать отца, чтобы отвлечь ее?
Он, разумеется, не материализуется, зато появляется официантка с нашим завтраком, нарушая напряжение, которое медленно нарастает под маминой печалью. Что за жестокая ирония судьбы, когда одному родителю на тебя глубоко наплевать, а другой чрезмерно опекает?
Не припомню, чтобы мама когда-нибудь была другой, и, следовательно, не знаю, такая ли она по характеру или просто ей кажется, что она должна любить меня за двоих?
Я говорю «любить», а не «быть родителем», потому что родителем она мне никогда не была. Когда отец отталкивал меня, отдавая предпочтение работе, она старалась притянуть меня ближе. Каждый раз, когда он подводил меня, мама начинала чрезмерно потакать, потому что легче винить в моем поведении папу, чем рисковать оттолкнуть дочь. Ее никогда не волновали обстоятельства моих поступков, если это не имело к ней прямого отношения.
В более юном возрасте я всегда стремилась быть лучшей и знать больше всех, как будто если буду идеальной дочерью, то это гарантирует мне внимание родителей, которого я отчаянно жаждала, но так и не получала.
В конце концов я прекратила стремиться быть лучшей. Добилась признания и внимания другими способами и стала самостоятельной личностью, но порой на этом пути оказывалась в подвешенном состоянии: с радостью делала что вздумается, потому что никто не остановит, а потом мне было больно оттого, что я могу делать что вздумается, потому что всем на это наплевать.
Я из кожи вон лезла, чтобы поступить в Мейпл-Хиллс: хотела доказать учителям, что я не просто девочка, которая прогуливала уроки и ленилась. А маму волновали не мои достижения, а неизбежный уход из дома. Когда мне сообщили, что я принята, она повела себя так, будто дочь собралась на войну, а не в колледж в нашем штате, и три дня со мной не разговаривала. И не важно, что я осталась рядом в отличие от сестры, которая переехала к отцу в Лондон после окончания школы.
Соблюдать баланс между идеальной дочерью и самостоятельной личностью – это все равно что идти по канату над пропастью.
При том, что бывают ураганы.
И канат горит огнем.
Я падала столько раз, что и не сосчитать, и совершенно вымоталась.
– Мам, можешь навещать нас в лагере, если хочешь.
Гоняю по тарелке клубнику, ожидая ответа, потому что у такой матери, как моя, самооценка настолько тесно переплетена с родительским статусом, что это утомляет. Каждое слово приходится обдумывать, как шахматный ход.
– День посещений будет в июле. Я напишу дату.
– Аврора, очевидно же, что ты не хочешь моих визитов.
Да, в шахматах я не ахти.
– Мам…
– Миссис Робертс, я вам не рассказывала, какой фотоаппарат мне купила Поппи, чтобы я снимала в лагере? – встревает Эмилия и лезет в сумочку. – Вы же знаете, в детстве мне не довелось побывать в лагере, и я так рада, что Аврора наконец поддалась уговорам поработать вместе со мной вожатой. Она говорит, вы выбрали самый лучший лагерь, так что я в предвкушении.
Это я уговорила Эмилию поехать со мной вожатой, а не наоборот, но маме ни к чему об этом знать. Она так легко ведется на похвалы.
Какая мама, такая и дочка.
– У Авроры всегда было все самое лучшее. Ценила ли ты это, дорогая? В детстве ты была бы рада провести лето хоть на свиноферме, лишь бы там не было гоночных машин.
Эмилия достает из сумочки фотоаппарат и протягивает маме. Та просматривает фотографии, и ее лицо озаряется. Она бормочет что-то о том, какие они милые и как Эмилии идет голубое.
– А ты где была, когда девочки гуляли?
Сидела на лице баскетболиста.
– Занималась.
– Занималась? После экзаменов?
– Да, – вот блин, – изучала веревки и всякое снаряжение для лагеря. – Я была привязана к кровати. – Кроме того, мам, я бы им только помешала.
– И правда. Будешь по ней скучать, Эмилия? Десять недель – это долгий срок. Поверь, он покажется вечностью.
Мама говорит с Эмилией, но я чувствую ее взгляд на себе. Ждет, что я отреагирую на ее тонкий намек.
– Я буду скучать, но все нормально, мы обе будем заняты по горло. Она останется со своей мамой в Европе, пока не начнутся занятия.
Не успеваю я даже поморщиться, как до Эмилии доходит, что она только что ляпнула. Она устремляет на меня огромные карие глаза, в которых можно прочесть: «Не волнуйся, я все исправлю».
Тоже мне антикризисный менеджер.
Мама сжимает губы в тонкую линию и сосредоточивается на том, чтобы снять с колен аккуратно сложенную салфетку и переложить на стол.
– Наверное, Поппи в самом деле любит маму, раз хочет провести с ней все
