Надежда для Бирюка (СИ) - Романова Наталия
Шла домой одна, слушая скрип снега под ногами. Вокруг темень, лишь в свете фонарей кружились крупные хлопья снега, падали мягкими пушинками на землю. В светлом облаке виднелся месяц, висевший высоко в тёмном небе, в окружении подружек звёзд.
Дым из труб стоял вертикально, устремляясь ввысь, чтобы растаять, разнося по воздуху ни с чем не сравнимый запах.
Идеалистическая картина. Непонятно, как я оказалась в ней.
За какие заслуги или, наоборот, грехи?
Шум снегохода услышала издали, не предала значения. Раньше, когда было в новинку, оборачивалась на каждое урчание. Сейчас привыкла, как по осени привыкла к грохоту тракторов, вездеходов, квадроциклов, шуму сплавляющихся по реке катеров на мощных моторах.
– Повезти, Надя? – чуть перекрыв мне дорогу, остановился Митрофан.
Аляска с меховым воротником, тёплые штаны, ботинки, кожаные перчатки с опушкой из натурального меха, на ресницах чуть-чуть инея.
– Ты, кажется, спешил, – ответила с нескрываемой обидой, пусть она и глупая совершенно.
Мы ни о чём не договорились. Вообще – ни-о-чём.
– Надо было малых к сестре отвести, – спокойно ответил он. – Лада с тётей Зиной осталась?
– Да, – буркнула я, вдруг поняв, что у нас… что мы… что…
– Поехали, – кивнул Митрофан, показывая на снегоход. – Не бойся, ничего с твоим не сделали, – сказал, пока я усаживалась на сидение. – Проводили километров десять до нормальной трассы, разок подтолкнули, да отпустили с богом…
– Я не боюсь, – пробормотала я. – И он не мой.
– Хорошо, что не твой, – словно усмехнулся Митрофан.
Глава 9
Митрофан остановил снегоход у моей калитки. Мы прошли в дом по плохо расчищенной тропинке мимо сугроба, под которым зимовал несчастный Мини Купер.
Невольно я оглядела своё жилище свежим взглядом, сравнивая с тем, что видела у Гучковых.
Неустроенность, ощущение временности сразу бросилось в глаза. Конечно, я старалась, как могла, украсить быт, скрасить нашу жизнь с дочкой, но сказать, что уделяла этому много времени и сил не получалось.
Часто уставала так, что не оставалось сил на уборку, и честно говоря, не видела проблемы в одежде, развешанной на стульях, или стопке неглаженого белья.
Пыли нет, полы чистые, посуда тоже – что ещё надо?
Однако в сравнении с почти стерильной чистотой в доме Митрофана – бедлам.
– Чай? – предложила я, глядя, как аккуратно разувается гость. – Шампанское есть…
Было бы неплохо выпить, на самом деле… Я начала не на шутку переживать, не знала, куда себя деть, как вести, что говорить.
Вроде бы цель визита мужчины очевидна, но что говорить, делать – непонятно.
Оказалось, я не умею проявлять инициативу, абсолютно. Отчего так сложилось, наверное, ответил бы любой доморощенный психоаналитик.
Виной тому классический, патриархальный брак родителей, где основные решения ложились на плечи папы, или предыдущий опыт, когда ухаживали за мной, а не я.
Факт оставался фактом: я ждала каких-то действий от мужчины. А действий не происходило. Никаких.
Митрофан кашлянул, отказался от шампанского, на чай согласился.
– Нравится тебе здесь? – спросил он, глядя на чашку, из которой поднимался пар.
– Здесь? – я обвела взглядом комнату, в которой мы сидели.
Формально это можно было назвать кухней – там находились печь и закуток с плитой, – в то же время самая большая комната, где стоял диван, телевизор – выходило, гостиная. Два других помещения совсем небольшие – спальни мои и Лады.
– Честно говоря, я испугалась, увидев эту «квартиру в коттедже», – фыркнула я, вспоминая собственные чувства, когда смотрела на… на это.
– Не мудрено, – улыбнулся краешком губ Митрофан. – Не думала о чём-то более… подходящем? Слышал, по госпрограмме хорошие подъёмные дают.
– Я купила квартиру под Калининградом, капитально вложилась в долги, – нервно засмеялась.
– Калининград? Далеко…
– У меня там мама, – пояснила я.
– Расскажи о себе, – попросил Митрофан, поставив меня в тупик.
Он пришёл ко мне на ночь глядя, когда нет Лады, чтобы разговаривать?.. Ладно…
Мы действительно беседовали, что было странным, совершенно новым опытом для меня. Не то, чтобы до этого я не разговаривала со своими мужчинами, но настолько обстоятельно – никогда.
Про отца Лады я толком вспомнить ничего не могла, всё, что нас связывало – мимолётное увлечение, на короткий момент показавшееся мне любовью всей жизни.
А с Арнольдом мы, оказывается, и не разговаривали толком, хоть долго жили под одной крышей и учились вместе. Парадокс.
Я рассказывала про своё детство, родителей, места, которые любила и которые мечтала посетить, о том, что хотела и чего боялась.
Он о себе, жене, которая умерла, своём отношении к ситуации, её решению, и как это отношение менялось со временем.
Мария – так звали жену, умерла от онкологии, которую обнаружили во время беременности. Был реальный шанс сохранить жизнь, сделав аборт, чтобы пройти курс лечения. Она отказалась из-за религиозных соображений… Неподвластное мне решение, которое я не могла понять, объять даже не получалось. Митрофану, как оказалось, тоже.
Он настаивал на аборте, просил, уговаривал, считал, что жена совершает ошибку, злился, ругался. Испортил отношения с родственниками с обеих сторон, некоторые по сей день не здоровались с ним. После, постепенно, пришло понимание, что Мария имела на это право.
Иначе попросту не могла. Оставалось только принять этот выбор – на это ушло два с лишним года. Непростой вышел урок.
О детях говорили, об их будущем. О том, что придётся отпустить в большую жизнь, а этого так не хочется, настолько страшно, что ком подходит к горлу.
Но надо – мир не нами придуман, течение времени не остановить.
О ёлке, которой у нас с Ладой не было, потому что большая часть населения покупала разрешения на выруб одной красавицы в строго отведённом месте – это было по карману, потому в домах красовались свежие ёлочки, источая аромат хвои и атмосферу нового года. Я же и топор – вещи несовместимые, как и поход в лес.
Продавали же ёлки за такую стоимость, что дёргался глаз от возмущения.
Село раскинулось посреди тайги – гектары леса кругом, а цену ставили такую, словно в Сахаре торговали, предварительно полив слезами единорогов, честное слово!
– И то верно, – засмеялся Митрофан на мою возмущённую тираду.
А потом… Потом просто поднялся и сказал, что пора домой. Уходит, сказал. Так просто: пора домой. И так задержался. Поздно уже…
Не знаю, что выражало моё лицо в этот момент. Хочется верить, что обида не была написана красной бегущей строкой, но вряд ли. Меня буквально разрывало от разочарования, самого большого в моей жизни. Огромного, буквально космического масштаба.
Удивительно. Момент, когда я стояла с мятыми купюрами, выданными мне для оплаты аборта и «компенсации морального вреда», суммы, которой по факту хватило бы на один поход в ресторан, не был настолько разрушительным.
Разговор с Бербоком-старшим, с несостоявшейся свекровью, грозящей полицией, понимание, что Арнольд предпочёл мне удобную жизнь, карьеру, предал не только меня, но и Ладу, не стал столь болезненным.
Даже когда я смотрела на свой новый дом – развалюху шестидесятых годов двадцатого века постройки, – и понимала, что это и есть моя жизнь на ближайшие пять лет, и я сама тому виной – не оказались фатальны для меня.
Тогда я понимала, это – не конец.
Новая ступень, которую придётся как-то преодолеть. Научиться жить в новых обстоятельствах, приспособиться.
Произошедшее сейчас ощущалось крушением мира. Грёбаной Помпеей моего существования.
– Нельзя мне, Надежда… пост сейчас, – глухо произнёс Митрофан, возвращаясь на место.
– Что? – качнула я головой, не понимая, что он говорит.
Нет, об ограничениях в постах я слышала, не в вакууме жила, но…
– Рождественский пост. Не только в еде воздерживаемся, главные страсти преодолеваем: гнев, жадность, гордыню, похоть… Время, чтобы на жизнь свою посмотреть, переосмыслить, грехи осознать.
