Аркадия (СИ) - Козинаки Кира

Полоса загара на шее – кожа над воротником рубашки чуть темнее. Непривычная и колючая даже на вид щетина – светлая, но мужественная. Погрубевшие, заострившиеся черты лица – и россыпь веснушек на носу казалась особенно трогательной.

– Аптека.

– Что?

– Ты говорила, тебе надо в аптеку, – Илья кивнул на дверь с зелёной вывеской.

– Точно… А ты подождёшь?

– Куда я денусь?

Ну да, пропадать и бросать – это же моё хобби.

Естественно, в аптеку мне было совсем не нужно, я даже забыла про неё. Но всё равно зашла. И через минуту вышла, встала напротив Ильи и засунула в нагрудный карман его рубашки упаковку пластыря.

– У тебя закончился.

Поймала янтарный прищур глаз и шустро зашагала к «буханке». А он долго смотрел мне вслед… хотя я, конечно, не знала, куда он там смотрел, но мне очень хотелось, чтобы вслед.

В строительном магазине Илья активно пытал консультантов, без конца относил что-то в машину и выглядел крайне занятым, и я не стала мешаться под ногами и тихонько бродила между рядами, пока не оказалась в отделе лакокрасочных материалов.

Пёстрые шеренги банок, букеты жёстких кистей, веера цветовых каталогов, флакончики с яркой колеровочной пастой и бутылки с мерцающей серебрянкой – они манили. И я не удержалась, дотронулась до них пальцами, пересчитала и приласкала. Вот красный – нет, скорее карминовый. А вот зелёный – или, может, малахитовый. На удивление чистый коричневый – элегантный камелопардовый. И чёрный, который как прюнелевый, собрался на помятой жестянке эмали каплей сока, и я поддела её, растёрла между подушечками пальцев, невольно залюбовалась.

– Почему ты перестала рисовать? – услышала я голос Ильи и резко обернулась.

Он ставил на платформенную тележку вёдра с белой водоэмульсионкой и пристально на меня смотрел, а заметив замешательство на моём лице, указал на руки.

Ах да, руки. Если не считать свежего следа чёрной краски, то вполне обычные чистые руки с аккуратным маникюром, парой серебряных колец и припухшей, но выглядящей вполне безобидно царапиной на безымянном пальце. Совсем не такие, к которым Илья когда-то привык.

– Потому что, – ответила я, засунула эти болтливые руки в карманы и поспешила в соседний ряд.

Ну а что я могла сказать?

Потому что у меня больше не получалось? Потому что кисть дрожала, а решительно опущенные в банку с краской пальцы не слушались? Потому что через месяц бесплодных попыток выплеснуть скопившиеся внутри боль и отчаяние я выяснила, что рисовать могла только здесь, в моей Аркадии, где случайный жёлтый мотоцикл –егоканареечный, рапсовый, лимонный мотоцикл – стал для меня путеводной звездой?

Потому что я не могла рисовать, когда Ильи не было рядом?

Продуктовый супермаркет являлся финальной остановкой нашего маршрута, и там мы наконец-то добрались и до последней стадии принятия – до смирения. Я смирилась с тем, что Илья точно-точно меня не бросит, а потому даже дерзнула отлучиться в туалет, напиться ледяной воды из холодильника и прихватить ведёрко мороженого на случай, если вечер не будет томным. Илья же, казалось, смирился с тем, что я крутилась где-то рядом, и даже терпеливо ждал, когда я отыщу на полках макарошки в форме ракет, которые в список тёти Агаты не входили.

– А это что? – спросил он в овощном отделе, кинув в тележку упаковку грибов.

– Где?

– Вот это вот. – Он повернул ко мне изрядно помятый листочек со списком покупок. – Вкусняшки для Тузика?

– Понятия не имею, что тётя имела в виду, – помотала я головой.

– Тётя?

– Ну а кто же?

– Это не её почерк.

– А она… амбидекстр! То одной рукой пишет, то другой, вот и получается по-разному.

Илья вздохнул.

– Мира, ты такая врушка.

– А ты Илюшка – голова, два ушка! – выпалила я.

У него дёрнулся уголок губ, самую малость, можно было бы списать на судорогу или микроинсульт, но от этой реакции, первой за долгое время живой положительной эмоции, я вдруг разволновалась, тотчас разучилась дышать и смотреть в глаза, поэтому отвернулась и вперилась невидящим взглядом в прилавок с помидорами. И так бы с удовольствием простояла лет тысячу, но Илья наклонился к моему уху и тихо, с едва уловимой весёлостью в голосе сообщил:

– Тузик любит печенье из овсянки и говяжьей печени.

О жестокий, беспощадный Илья! Ты же просто сказал, шепнул мне на ухо маленький волчий секрет и даже не подумал, что с такого расстояния твоё дыхание обожжёт кожу на шее и разбудит полчища неугомонных мурашек, что теперь бегут, бегут по всему телу. Ты покатил тележку дальше, оставив меня сгорать в ревущем пламени под равнодушным взглядом помидоров. Ты забыл, что я – та женщина, что слышала музыку в твоём голосе, видела закаты в твоих глазах, откликалась стонами на твои прикосновения. Ты всё забыл.

Да и я запамятовала. И, наверное, не стоило те чувства воскрешать.

– Ты надолго приехала? – спросил Илья уже в машине где-то по пути обратно в посёлок.

Я быстро отправила сообщение, заблокировала телефон и зажала его бёдрами. Повернула голову: Илья откинулся на спинку кресла и выглядел куда более расслабленным, чем по дороге в город.

– Я… не знаю, – пожала плечами. Ещё утром я была готова выселить беременную кошку Терезу из чемодана и вернуться в Москву немедленно, потом передумала, а теперь и вовсе не понимала, как могла с такой лёгкостью отказаться от возможности просто смотреть на Илью. Ведь мне страшно нравилось это делать. – У меня вроде бы отпуск.

– Мм. Кем работаешь?

– Художником-постановщиком.

– В кино?

– Нет. В основном это музыкальные клипы, рекламные ролики, шоу на ютубе. Съёмки для журналов ещё бывают. Но так, ничего особенного. Мебель передвинуть, ковёр бросить, вазы в кадре красиво расставить. Зарифмовать брошку ведущей с цветом задника. Проследить, чтобы обои на стенах квартиры в Припяти в восемьдесят шестом году не были из «Леруа Мерлена». А ты? Работаешь?

– Угу. Ржавые тазы ремонтирую, – произнёс Илья на удивление спокойно, будто и не он когда-то считал это несерьёзной летней забавой, а на самом деле мечтал строить корабли.

– «Буханка» твоя тоже из рода тазов?

– Да. Сам собрал из… дендрофекальным способом.

Он вдруг притормозил, и меня повело вперёд. Я упёрлась ладонями в торпеду и глянула на дорогу, которую прыгающей походкой перебегала тучная кабаниха с выводком очаровательных кабанят с полосатыми спинками. И тут же снова посмотрела на Илью: самое время сообщить мне, что вот так надо поступать, когда перед тобой зверь. Припомнить. Пристыдить.

– Ремни тоже сам ставил, – только и сказал он, глянув на впившийся в мою грудь ремень безопасности, словно проверяя, всё ли со мной в порядке. Мазнул взглядом по голым коленкам и снова разогнал «буханку». – Чтобы мать не волновалась.

Я промолчала. Не рискнула нарушить хрупкое равновесие, которое едва-едва между нами установилось, и до конца поездки рассеянно смотрела в окно, лишь иногда отвлекаясь на покачивающегося на нитке бумажного журавлика на зеркале.

Припарковавшись у тётиного дома, Илья открыл задние дверцы и принялся выгружать покупки, а я решила помочь, подхватила пару пакетов с продуктами и двинулась к крыльцу, где уже шелестела юбками и котами тётушка.

– Вот спасибо! – всплеснула она руками, поспешив к машине. – И что бы я без тебя делала, дорогой?

– Продолжала бы кормить меня гречкой, – пробормотала я под нос, поднимаясь по ступенькам.

– Ба! Да неужели! – вдруг воскликнула тётя Агата, и я с любопытством оглянулась. – Ты наконец-то решил заняться ремонтом дома?

– Угу, – промычал Илья.

– То есть мы тебе всем посёлком говорили, что пора бы уже, – продолжала тётушка, – даже помощь предлагали, а ты отказывался. Но стоило только приехать Мирославе, как ты сподвигся на следующий же день!

Я опустила пакеты на крыльцо, прилипла к перилам и старательно вытянула шею, но Илью за открытой дверцей машины всё равно увидеть не смогла.

– Это… никак не связано, – будто бы стушевавшись, сказал он.