Выбор (СИ) - Дейс Джули

— Ты вся в крови, тебе нужно в больницу.

Оглядываюсь, натыкаясь на женщину, которой пришла на помощь, но так и не услышала никакой благодарности. Она не сказала ни слова, словно я должна была стать её защитным щитом, по которому будут бить. Только сейчас понимаю, что таким образом защищала маму. Я не говорила ничего в оправдание ей, но и ничего против. Я терпела. Была щитом и для неё. Это всё должно было достаться ей, а получила я. Это она ушла. Она нас бросила. Никогда не интересовалась, как мы. Как я. Возможно, она живёт счастливо, пока я выживала и выживаю. Это понимание порождает агонию ненависти. Я начинаю ненавидит сам факт её существования. Жертвовать собой во благо другого не всегда необходимо и требуется. Иногда, это ошибочное суждение. Единственный человек, ради которого стоит идти на подобный шаг — ты сам.

Следом перевожу взгляд на отца, который продолжает смотреть на меня. Его лицо давно искажает гримаса отвращения, и он не скрывает её, вероятно, считая меня залетевшей идиоткой. Что ж, в кое-то веке он действительно прав, ведь я действительно залетевшая по собственной глупости идиотка. Я думала только о том, что впервые в жизни что-то хотела получить так сильно, что пошла на отчаянную ложь. Это вовсе не было желанием удержать его и беременность не входила в планы. Он не останется со мной даже если появится ребёнок. Я знала это. Но всё равно впервые в жизни хотела побыть эгоисткой и добиться своего любой ценой.

— Уезжайте, — сухо говорю я.

— Ты поедешь домой, — настаивает Алестер. — Я не оставлю тебя с ним.

— Я хочу, чтобы вы все уехали. Оставили меня в покое. Дали мне свободу. Перестали руководить мной.

— Дай нам помочь, — он осматривает меня с ног до головы, и в его глазах появляется грусть. — Посмотри на себя. Ты вся в крови.

— Я умею мыться.

Алестер качает головой и поджимает губы. Он кивает, и Эйден сгребает меня и поднимается на ноги. Я не пытаюсь противостоять, вырваться или ещё что-то. Я не делаю ровным счетом ничего.

— На втором этаже, вторая дверь слева, — добавляет Алестер, указывая путь в ванную комнату.

Не слушаю, что он говорит дальше. В ушах звенит, а в голове вакуум, через который не способен пробиться ни один посторонний звук снаружи. Я наконец-то начинаю ощущать боль, которая появилась благодаря осколкам и занозам, впившимся под кожу. Это уже что-то.

Позволяю себя раздеть и усадить в ванную. Горячая вода не согревает. Подгибаю колени ближе и обнимаю их руками, пока вода льётся на голову, тем самым, щипая кожу на затылке, принося новую порцию боли. Даже касания Эйдена ощущаются иначе. Он осматривает макушку и садится около ванны, приступая вытаскивать из моих рук занозы и осколки. Всё это в полной тишине, либо я ничего не слышу, абсолютно оцепенев. Я не смотрю на него, сосредоточив всё внимание на стене напротив. Мне непонятно, зачем он тут. Я поняла всё утром. Он не желает быть участником моей ошибки, и я не пытаюсь его обвинить или удержать, приняв вполне понятную позицию, а жалость вовсе ни к чему. Я не хотела, чтобы он знал о чём-то и был частью моего прошлого, но Алестер решил всё за меня. Я вынуждена пустить его за эту линию ужаса, с которой он никогда не был знаком, проходя вполне беспечную и весёлую тропинку под названием жизнь.

Сквозь поток мыслей, слышу стук в дверь, после чего протягивается рука, удерживая полотенце, которое принимает Эйден. Вода отключается и вокруг моего тела оборачивается то самое полотенце. Ещё через минуту оказываюсь в собственной кровати. Алестер легко и бесцеремонно находит новую одежду в моём шкафу и протягивает Эйдену, после чего покидает комнату. Меня, словно куклу или овощ, облачают в одежду. Последнее, что вижу — Эйдена, который сидит передо мной на корточках и смотрит в глаза. Его ладони сползают с моих бёдер и разрывают физический контакт. Он покидает комнату следом за Алестером.

Мои веки слипаются, стоит только головой коснуться подушки. Сон в этом доме уже не пугает, потому что страхов больше нет. Нет ничего. Это похоже на смирение, которого я достигла. Возможно, стоит благодарить папочку, который либо просто-напросто выбил мои мозги, либо помог всяким чувствам исчезнуть.

Но стоит скрипу добраться до ушей, как я тут же открываю глаза.

Эйден молча проходит в комнату и ложится в постель. Он растягивается на кровати, лёжа на животе и отворачивает от меня лицо. От холода, что возник между нами, сердце сжимается. И в этом виновата только я. Это была моя большая ошибка и самая отвратительная ложь, на которую пошла. Это всё, что мне удаётся почувствовать.

Спустя несколько минут, покидаю кровать и плетусь к дверям, чтобы покинуть комнату, уснув в одиночестве.

— Вернись в кровать, — говорит за спиной Эйден. Я бы послушала вчера и в любой другой день, но не сегодня и не сейчас.

Закрываю за спиной дверь и продолжаю идти, услышав напоследок лишь его усталый вздох.

Уже не пугает наткнуться на отца и вновь оставить мозги на стене. Преследует ощущение, что он вовсе отсутствует в станах дома, это объясняет то, что мы всё ещё тут. И это не намного лучше, чем ощущать ту ноющую боль в области сердца и понимать, что упала в глазах Эйдена на самое дно. Смахиваю слёзы, что выжигают глаза, и морально готовлюсь к завтрашнему дню. Я вижу только единственный выход, с помощью которого всё исправлю.

Глава 37

Эйден

Тренер жестом приглашает меня занять стул напротив, благодаря чему моя бровь вопросительно изгибается. Если это не то, о чём я думаю, то дела с интуицией совсем плохи. Передо мной те самые четыре человека, о которых говорила Эмма, лишь один остаётся незнаком, но я несколько раз видел, как он выходил из кабинета, остальные участники этого спектакля мне знакомы. И некоторые лица я не совсем рад видеть, например, университетского тренера. Скрестив руки под грудью, он смотрит на меня с бесстрастным выражением лица, как будто я должен упасть в его ноги или уже это сделал, но он остался непреклонен. Смешно, что среди всех мужчин, игру в гляделки затеял именно он. Возможно, неким тщеславием он превосходит даже Картера. Его жесткие требования и методы работы уважаются, но как человек, он явно не тот, с кем хочется общаться. Я на дух не переношу подобных ему.

Завершаю этот детский лепет первым, когда перевожу взгляд в сторону других мужчин.

— Насколько сейчас можешь себя оценить? — интересуется тренер Уайт.

— Я не хочу отвечать на этот вопрос, у нас разные видения.

Он коротко улыбается и постукивает колпачком ручки по поверхности стола.

— Зато ты способен сунуть деньги охране, — цокает тренер Кинг, и у остальных мужчин поднимаются брови.

Как бы он не старался, его уловка вывести меня не венчается успехом. Я остаюсь абсолютно спокойным.

— Видимо для того, чтобы потренироваться на площадке университета, который предоставляет мне все блага, я должен платить три сотни.

— Это можно сделать днём.

— Я улетал домой. Если бы была возможность тренироваться днём, я бы воспользовался ею.

— И выводить на лёд члена команды тоже твоя идея.

— Он ваш член команды, мне он приходится другом. Я имею право выходить на лёд с кем угодно, это где-то запрещено?

— Нет, — сквозь плотно сжатую челюсть, проговаривает мужчина.

Отклоняюсь на спинку стула и жму плечами.

— Тогда, этот вопрос больше не стоит на повестке дня. Мне не понятно, почему вы до сих пор цепляетесь ко мне, хотя мы не имеем ничего общего.

— Согласен, — кивает тренер Уолкер, к которому я питаю больше симпатии, чем к предыдущему оппоненту. — Он не под твоим контролем, Гаррет.

— Возможно, будет, — заявляет Кинг.

— Не будет, — вступаю я, из-за чего его лицо искажает гримаса раздражения.

— Если я пожелаю вернуть тебя в команду — я верну тебя в команду.

— А с каких пор перестали учитывать моё мнение?

— Ты обязан играть в команде.