Распутник - Л. Дж. Шэн
Да.
– Нет, – фыркнул я, выковыривая невидимую соринку из-под ногтя.
Водитель выполз из аэропорта Хитроу в немыслимые лондонские пробки. Я любил столицу своей страны, но должен сказать: все, что к западу от Хаммерсмита, нужно отсечь от Лондона и передать Слау в качестве подарка.
– Но он благополучно отсутствовал каждый раз, когда она попадала в неприятности.
– Да он заполнял сраные бумажки, чтобы найти предлог находиться рядом с ней! Он высококвалифированный бывший агент ЦРУ. – На том конце провода Сэм вмазал во что-то кулаком, размозжив на мелкие кусочки.
Я отодвинул телефон от уха и хмуро на него посмотрел. Недавно (а под «недавно» я имею в виду последние десять минут) я решил, что больше не курю. Для такой вредной привычки нет никакого оправдания. Мой нерожденный ребенок заслуживал большего, чем повышенный риск развития астмы и дом, в котором пахло, как в стрип-клубе.
– Как бы там ни было, – холодно заметил я, – я хочу знать, где она сейчас. Что твои люди могут сообщить? Порадуй меня.
– Она у родителей.
– И?..
– Она в безопасности.
– Она ненавидит своего отца, – тихо пробормотал я, хотя эта информация не предназначалась для его ушей. Я беспокоился. Не из-за того, что Белль недовольна сложившейся ситуацией, – чертовка заслужила долю неприятностей после всего, что заставила меня пережить, – а за безопасность ее отца.
– Проблемы с папочкой? – мрачно усмехнулся Сэм. – Ни за что бы не догадался.
– Отвянь.
– Не уверен, что это значит, но отвечу тебе тем же, приятель, – проговорил он с неуместным, но до странности точным австралийским акцентом.
– Ты перепутал национальности, придурок. Убедись, что на сей раз она не ускользнет из их поля зрения, – предупредил я. – Если они снова ее упустят, полетят головы.
– Чьи головы?
– Прежде всего твоя.
– Это угроза? – спросил он.
– Нет, – спокойно ответил я. – Обещание. Возможно, Бостон тебя боится, Бреннан, но я не боюсь. Обеспечь моей женщине безопасность или испытаешь на себе мой гнев.
Наступило недолгое молчание, во время которого, как я полагаю, Сэм раздумывал: то ли пойти на меня войной, то ли попросту расторгнуть наше соглашение.
– Слушай, похоже, она нечасто выходит из дома, – наконец сказал он. – Думаю, что сейчас вести слежку за ее домом уже излишне. Даже нецелесообразно. Потому что на данный момент о ее местонахождении знает всего несколько человек. Если за ней установят наблюдение, это может привлечь лишнее внимание.
А это меня удивило. Белль была из числа тех ищущих острых ощущений женщин, которые способны устроить даже оргию в Ватикане. Очень сомневаюсь, что в доме ее родителей много развлечений. Но тем не менее это хорошая новость.
Разберусь с ней, как только вернусь в Бостон, что должно произойти в ближайшие двадцать четыре часа.
– Ладно. Обойдемся без слежки.
– Аллилуйя.
– Было ужасно иметь с тобой дело.
Он бросил трубку. Кретин.
Я откинулся на спинку кожаного кресла и стал барабанить пальцами по колену, глядя на проносящийся за окном Лондон. На бесконечную серость, старину города, который пережил войны, эпидемии, пожары, терроризм и даже Бориса Джонсона в должности мэра (это не политическое заявление, просто считаю, что этот человек слишком эксцентричен, чтобы быть кем-то, кроме как клоуном).
Я задумался о том, как оставил Луизу в Бостоне: с комом в горле, вставшим от слез, покрасневшими глазами и поникшим видом. О том, что больше никогда ее не увижу, никогда перед ней не извинюсь, никогда не объяснюсь. А еще о том, что меня вполне устраивало, что я больше не питал к себе ненависти из-за решения, которое принял в восемнадцать лет.
Я был несправедлив к ней.
Но мой отец был несправедлив ко мне.
Я всю жизнь пытался искупить вину за то, как поступил с Луизой, тем самым многого себя лишая. Пора отпустить прошлое.
Покажите мне человека, который не совершал проступков в прошлом, и я покажу вам лжеца.
– Сэр… – Сидящий за рулем юноша поймал мой взгляд в зеркале заднего вида.
Я повернулся к нему лицом и приподнял бровь.
– Могу я задать вам вопрос?
У него был классический акцент, присущий коренным лондонцам. Такой, какой я слышал только в кино.
– Давай.
– Как вам Бостон по сравнению с домом?
Я подумал о погоде – там она лучше.
О подземке – даже лондонский Тауэр уступал надежностью метро.
О людях – и там и там они были вспыльчивыми и придерживались бескомпромиссных стандартов.
В гастрономическом плане Бостон был лучше.
Но в конечном счете все это не имело значения.
– Бостон и есть мой дом, – неожиданно ответил я. – Но Лондон всегда будет моей сторонней любовью.
Именно в этот момент я понял, что дом – там, где Эммабелль Пенроуз, и что я влюблен в эту безумную, приводящую в бешенство, совершенно непредсказуемую женщину. Понял, что Мечта была не просто завоеванием, игрой, той, кого я хотел заполучить лишь потому, что не мог себе этого позволить. Она – венец всего. Конечная цель. Та самая.
Даже если она пока всего этого не знала.
Она должна узнать, что я люблю ее.
Я должен ей сказать.
Полагаю, можно сказать, что мой визит стал неожиданным для матери не потому, что она меня не ждала – она ждала, – а потому, что я сообщил ей ложную информацию: якобы собираюсь заехать в Суррей к старому другу.
Любому, кто меня знал, было также известно, что я не поддерживал связь ни с кем из своей прежней жизни. Но мама повелась на эту историю, потому что толком меня не знала.
А что хуже всего, я сам ее больше не знал.
Но вот-вот увижу ее настоящую.
Войду в замок Уайтхолл-корт без предупреждения и посмотрю, как все обстоит, когда они не устраивают для меня представление.
Я распахнул двойные парадные двери. Двое переполошившихся слуг помчались за мной по пятам, пытаясь помешать мне войти в главную гостиную.
– Прошу вас, сэр! Она вас не ждет!
– Мистер Уайтхолл, умоляю вас!
– Мой особняк – мое дело. – Я ворвался, стуча каблуками ботинок по золотистому мрамору главной гостиной. Балки над моей головой сходились, словно деревья в лесу.
– Дэвон! – вскричала мама, вскакивая с дивана девятнадцатого века в викторианском стиле, держа в руках бокал шампанского. Я остановился на пороге, рассматривая развернувшуюся передо мной картину.
Суетившиеся вокруг матери слуги выносили из гостиной картину Рембрандта ван Рейна и дорогие предметы мебели, чтобы комната выглядела пустой и убогой. Сесилия сидела перед фортепиано и выглядела как женщина, которая не только не пребывала на грани самоубийства, а даже сама с радостью
