Неуловимая подача - Лиз Томфорд
Я: Не спишь?
Исайя: Нет.
Я: Ты один или у тебя компания?
Это мой брат. Я должен спросить.
Исайя: Один. Я меняю свои привычки, помнишь?
Я: Конечно. Ты не мог бы зайти и побыть часок-другой с Максом? Он уже спит, а мне нужно забрать Миллер из ее комнаты.
Исайя: Звучит странно. Монти знает, что ты увозишь его дочь из отеля прямо у него из-под носа?
Я: Пожалуйста, заткнись. Ты придешь или нет?
Исайя: Боже. У тебя сорок восемь часов не было секса, и ты снова ворчишь. Да, я приду.
Дверь между нашими комнатами не заперта. Мы не запираем ее уже несколько недель, поэтому я открываю ее и обнаруживаю что Миллер не спит. Она сидит за столом с открытым ноутбуком и блокнотом, исчерканным беспорядочными каракулями. Одну ногу она поставила на стул и положила подбородок на колено, волосы цвета эспрессо собраны в узел, на лицо падает свет от компьютера. Она сидит так близко, словно надеется, что информация, отображаемая на экране, волшебным образом попадет в ее мозг, и даже с порога я могу сказать, что она переживает из-за рецептов.
– Миллс, надень купальник. Ты идешь со мной.
Она резко оборачивается.
– Почему это?
– Потому что мне нужно расслабить плечо в бассейне.
– Но… – Она указывает на свой компьютер.
– Тебе не обязательно надевать купальник, но ты пойдешь со мной. На самом деле я все равно предпочитаю, чтобы ты была голой.
Она хихикает, закатывая глаза, и закрывает свой компьютер.
– Хорошо.
Как только Исайя устраивается в моей комнате, мы с Миллер отправляемся к бассейну. Я думал, что он будет крытым, поскольку зимой Бостон замерзает, но он находится снаружи, на крыше.
На ней снова тот самый купальник цвета лесной зелени, и теперь, зная, что под ним, я отказываюсь скрывать свой восторженный взгляд, когда она бросает полотенце на стул и идет к воде. Ее бедра покачиваются, полные ноги при каждом шаге трутся друг о друга, от одного только вида загорелой и покрытой татуировками кожи просто слюнки текут.
– Именно поэтому мне нужно было, чтобы ты пошла со мной. Именно такую мотивацию я и искал.
– Так ты привел меня сюда, чтобы я стала объектом твоего внимания? – спрашивает она, опускаясь в воду.
– Да… очевидно.
Я следую за ней, пытаясь справиться с растущей эрекцией в плавках, но, черт возьми, это ни за что не получится, когда я нахожусь так близко к ее почти обнаженному телу, теперь, когда я знаю, каково это – быть внутри нее.
На улице темно, и бассейн закрыт, но взлом и проникновение в бассейн отеля для нас обоих не в новинку.
Миллер остается на мелководье, где она может стоять, а я делаю пару неторопливых кругов, давая ей время собраться с мыслями. Я все равно собираюсь подплыть к ней через минуту.
Когда я возвращаюсь, она сидит на верхней ступеньке лестницы бассейна.
– Мне нужно, чтобы ты сделал еще несколько татуировок, – заявляет она, когда я выхожу из воды.
– С чего это ты так решила?
– Просто от одного взгляда на тебя. Они хорошо смотрятся на твоей коже.
– Хорошо. – Я пробираюсь к ней через воду. – Мне нужно, чтобы ты носила меньше одежды.
– С чего это ты так решил?
Я пожимаю плечами.
– Просто от одного взгляда на тебя.
Она улыбается, и прежнее напряжение на мгновение проходит.
– Хочешь об этом поговорить? – спрашиваю я, откидывая назад мокрые волосы.
– Нет.
– Ладно. Почему бы тебе все равно не поговорить об этом. – Я стаскиваю ее со ступеньки, скольжу пальцами по ее предплечьям и, может быть, потому, что они под водой, или потому, что здесь больше никого нет и никто этого не видит, она уступает физическому контакту.
Надеясь на удачу, я облокачиваюсь на выступ, приглашая ее встать передо мной. Я обнимаю ее сзади за талию и прижимаю к себе, и тут она говорит:
– Мне нужно в Лос-Анджелес.
Я замираю, меня охватывает паника.
– Но ты же говорила…
– Не насовсем. Я вернусь, но фотографу для обложки журнала нужно до сентября сделать и отредактировать снимки. Я дам интервью, когда вернусь к работе, но, думаю, номер журнала выйдет только через две недели.
Она снова роняет голову мне на грудь, как будто признает свое поражение.
Мне это не нравится. Мысль о том, что она может уехать, кажется неправильной. Что, если она доберется туда и не захочет возвращаться? Что, если она вернется к своей реальной жизни и поймет, что с нее хватит поездок по Чикаго?
Ломая голову, я ищу решение.
– Тебе обязательно нужно для съемок быть именно на той кухне?
– Нет, но у меня нет знакомых с кухней в Чикаго.
– Воспользуйся моей.
Она запрокидывает голову и смотрит на меня снизу вверх.
– Моя же подойдет? Это ведь только для фотографий, верно? Ты сама говорила, что она здорово выглядит.
Она хмурится.
– Да, но…
– Значит, решено.
– Кай, ты уверен? Там будет задействована целая команда людей. Они займут твой дом на целый день.
– Если это помешает тебе уехать, то да, я уверен.
Взгляд Миллер смягчается, она пробегает глазами по моему лицу, прежде чем выдохнуть и снова прижаться ко мне, на этот раз – с облегчением.
– Спасибо.
Теперь, когда она немного расслабилась, я позволяю своим рукам блуждать под водой, скользя по ее ребрам.
– Так вот что тебя так напрягло? В этом нет ничего страшного.
– Кажется, я забыла о том, что ждет меня после. Что, если я никогда не получу это обратно, Кай? Что, если я больше не буду достаточно хороша? Я всю свою жизнь стремилась к этой карьере, и к чему пришла в итоге? Готовлю шоколадное печенье и банановый хлеб для бейсбольной команды. Боже. – Она закрывает лицо руками. – Для меня это слишком важно, чтобы все лето валять дурака. Я должна была сосредоточиться на работе, а теперь все происходит так быстро, а я еще ничего не подготовила. Меня заживо съедят критики, и…
– Эй, – успокаиваю я, проводя ладонями по ее рукам, чтобы отвести их от лица. – Вдохни поглубже.
Она делает, как я говорю, а я провожу ладонями по ее плечам, чувствуя, как они напряглись. Я разминаю ей мышцы.
– Ты же должна быть веселой, помнишь? Нервный у нас я.
Она издает смешок, напряжение немного спадает, но недостаточно.
Не стану лгать. От ее слов я чувствую себя паршиво. Это из-за меня она не может работать или практиковаться на кухне. Мы отвлекали ее все лето, не давали ей окунуться в мир, в котором она так упорно трудилась, чтобы добиться успеха, и теперь она в панике, потому что те недели, за которые она должна была вновь обрести уверенность в себе на кухне, она провела, путешествуя с моей командой и заботясь о моем сыне.
Я прижимаю большие пальцы к ее напряженным плечам.
– Каков наихудший сценарий?
Она на секунду задумывается.
– Я так и не смогу вернуться к привычному образу жизни. Я больше никогда не смогу приготовить первоклассный десерт. Шеф-повара, которые ждали в очереди, от меня отвернутся, и меня больше никогда не возьмут на работу. Меня выгонят из индустрии, и в итоге я стану работать в отделе выпечки продуктового магазина, украшая торты для вечеринки по случаю выхода Карен на пенсию, но потом, конечно, она, черт возьми, пожалуется, что фиолетовая глазурь не того оттенка, который должен быть у настоящих фиалок. Итак, я поругаюсь с ней, потому что в мире есть проблемы похуже, чем ее глазурь, в оттенке которой больше баклажанов, чем фиалок, из-за чего меня тоже уволят, и мне придется жить в доме моего отца и спать на его диване, а он ужасно разочаруется, потому что отдал всю свою жизнь ради меня, а я стала безработной и занимаюсь каучсерфингом[66].
Я не могу удержаться от смеха, который, к счастью, вырывается и у нее.
– Чертовски драматично, Миллс.
– Это может случиться.
– Этого не произойдет. Даже если ты уйдешь из мира элитной выпечки, ты все равно останешься крутым пекарем. Откроешь собственную пекарню или что-нибудь столь же замечательное. Ты достигла своего положения в карьере не благодаря везению. Ты трудолюбивый и невероятно
