Сахар и золото - Эмма Скотт

Я ему не нравился. Карл присутствовал во время моих прошлых визитов, когда мать впадала в панический бред, запертая в ловушке прошлого и в реальности. Карл считал, что мне не следует приходить.

– Она сегодня довольно тихая, – произнес он. – Совсем ослабла.

Я сел на стул у кровати. Карл оказался прав, я тоже чувствовал, что моя мать куда слабее, чем в предыдущие дни. Тело и душа отдалялись друг от друга с каждой секундой все сильнее, словно нити, которые постепенно распутывались.

«Это случится сегодня».

– Можно мне минуту, Карл? – спросил я, поняв, что он не собирается уходить.

Одарив меня долгим взглядом, а он все же кивнул.

– Я подожду за дверью.

Голова моей матери оставалась повернутой к окну, а глаза уставились на пейзаж снаружи.

– Привет, ма, как ты сегодня?

Как и предыдущие дни, она не обратила на меня ни малейшего внимания. Провидение показывало, что сейчас она находится в совершенно другом месте. Походило на беседу с человеком, который поглощен чтением книги или просмотром фильма.

«Она не вернется в реальность», – подумал я обреченно.

– Мам? Ты слышишь меня?

Она слабо улыбнулась, но не мне. Лежа в больничной палате, мама улыбалась чему-то там, где витала сейчас. Нити продолжали распутываться.

– Мама, я просто хочу сказать, что понимаю, почему ты отправила меня в психушку. Я не сержусь. Правда.

Она вдохнула, ее узкая грудь дрогнула.

Я медленно наклонился вперед.

– Мама, мне нужно, чтобы ты меня выслушала.

«Мне нужно услышать, что я все еще твой сын».

Ее глаза расширились от чего-то, что видела только она. Ее время ускользало.

– Ма?..

Ее рука дернулась на кровати и от отчаяния меня посетила идея.

«Не делай этого. Провидение разрушило отношения с Фионой. Даже не пытайся…»

Однако та часть меня, которая помнила любящую и смотрящую на меня мать нуждалась в том, чтобы я попытался дотянуться до нее в последний раз.

Я взял ее за руку, больше напоминающую кости, завернутые в рисовую бумагу. Провидение продемонстрировало мне спутанный мираж из разрозненных мыслей и воспоминаний. Я закрыл глаза и сконцентрировался. С Фионой все произошло само собой. Я просто провалился в ее воспоминания, даже не напрягаясь.

«Просто быть собой…» – вздохнул я.

Комната растворилась, превратившись в наш двор в Уэйко, штат Техас. На улице стояло лето. Трава на заднем дворе пожухла от безжалостного солнца. Моя мама включила разбрызгиватели, это означало, что отца нет дома, и никто не будет кричать из-за счетов за воду.

Молодая и красивая мама запрокинула голову и рассмеялась от того, что маленький мальчик с каштановыми волосами погнался за ней с ведром воды. Она бежала медленно, а мальчик изо всех сил пытался тащить свою ношу. Мама притворилась, будто ее загнали в угол, и позволила мальчику расплескать воду себе под ноги.

– Ай, ты меня поймал, – воскликнула она и подняла мальчика. Разбрызгиватели разносили вокруг них воду, вскоре появилась радуга. Я продолжал наблюдать.

– Мой милый Коля, – проворковала она, – мы вместе, да? Ты мой маленький соучастник преступления.

Она улыбнулась мальчику – шестилетнему мне – затем поцеловала в щеку. А потом они вдвоем принялись танцевать в воде.

Мое зрение затуманилось.

– Я люблю тебя, мама, – прошептал я слишком тихо, поэтому за шумом разбрызгивателей и смехом мальчишки меня невозможно было услышать.

Вскоре мама перестала танцевать и, взяв мальчика за руку, посмотрела на меня. Прямо на меня.

– Я люблю тебя, Коля. Всегда любила тебя, мой милый мальчик. И буду любить.

У меня вырвался вздох, я уже едва видел ее из-за пелены слез. На мамином лице сияла улыбка, и я моргнул, чтобы снова на нее посмотреть. Она подняла руку и приложила пальцы к губам, посылая мне воздушный поцелуй. Затем взяла мальчика на руки и продолжила их танец в лучах солнечного света и брызгах воды. Она нашла свой луч, и теперь будет жить там вечно.

Я опустил веки. Часть моего разбитого сердца восстановилась. Открыв глаза, я вернулся в комнату матери в доме престарелых.

Последняя нить распуталась.

* * *

– Похороны состоятся через четыре дня, – сообщил мне директор. – Ваша мать совершила все необходимые приготовления.

Все еще пребывая в оцепенении, я кивнул. Все вокруг считали, будто я погрузился в горе. Я действительно оплакивал мать, но знал, что она счастлива в том месте, где осталась.

В течение следующих трех дней я постоянно проверял телефон на наличие сообщений от Фионы. Ничего. Дважды звонил ей, но попадал на голосовую почту. Когда набрал ее в третий раз, автоответчик сообщил, что почтовый ящик переполнен.

«Дождись меня, детка. Пожалуйста…»

На четвертый день я стоял у могилы своей матери со священником и мистером Гаспаро из дома престарелых. На памятнике установили небольшую мраморную табличку. Изначально на ней должны были значиться только имя и дата, но я заплатил, чтобы надпись изменили.

Надя Соколова Янг

Любимая мама

Гроб опустили в землю. Я бросил на него горстку земли, священник произнес несколько слов, и на этом все закончилось. Положив цветы на могилу, я дотронулся пальцами до мемориальной доски.

«Наслаждайся своим солнечным лучом, ма».

А потом покинул Сент-Луис навсегда.

* * *

Я решил вернуться в Саванну. Необъяснимое упорство заставляло меня двигаться с каждой секундой быстрее. Мне была необходима Фиона, даже если она будет кричать и ненавидеть меня. Это лучше, чем молчание. Невероятная радость от того, что я почувствовал рядом с матерью, уступила ощущению, будто я слишком долго отсутствовал. Оно словно вонзилось в меня когтями и не желало отпускать.

Миновав Чаттанугу, я поспал несколько часов в дешевом мотеле и отправился в Гарден-Сити. Около десяти утра я приехал к дому Фионы, но не увидел на стоянке «приуса».

«Ничего особенного, – подумал я. – Она на работе или машина в ремонте».

Я постучал в дверь. Затем еще раз. Тишина с другой стороны напугала меня. Она ощущалась глубокой и бездонной. Я попробовал повернуть ручку, особо не рассчитывая открыть дверь, но ошибся. Толкнув створку, вошел внутрь.

Ни растений. Ни клетки с птицей. Ни мебели.

Мое сердце бешено колотилось, пока я быстро осматривал ее квартиру.

Пара открытых шкафов на кухне, пустые полки. В центре кухни стояла мусорка. На стойке лежал рулон бумажных полотенец. Рядом с гостиной был подключен пылесос.

«Фиона…»

Она уехала. В Коста-Рику. Сбежала, чтобы обрести свободу. Боль острым ножом вонзилась в мою грудь, но я принял ее с охотой. Фиона исчезла, и все, что у меня от нее осталось, это лишь боль. Если для счастья ей требовалось именно это, то