Неуловимая подача - Лиз Томфорд
Миллер берет вилку и вонзает ее в тирамису, отламывая огромный кусок. Она вздыхает, как будто савоярди[62] и шоколад – ответы на все ее вопросы.
– Как звали твою маму?
– Мэй.
– Мэй, – задумчиво произносит она. – Еще одна буква «М».
Я не могу удержаться от улыбки. Я знал ее всего пятнадцать лет, но она – лучшая из известных мне женщин.
– Жаль, что она не познакомилась с Максом. Уж он бы из нее веревки вил.
– А разве не все мы такие? – спрашивает Миллер, наклоняя голову и подпирая подбородок ладонью, как будто она могла бы сидеть и разговаривать со мной всю ночь напролет. Приятно наконец-то с кем-то поговорить, но, боюсь, когда она уйдет, мое одиночество станет еще более явным.
– Какой она была? – спрашивает Миллер.
– Она была… веселой. Сильной. Настоящей женщиной, какой и должна была быть, воспитывая моего брата и меня. Но она также была мягкой, когда дело касалось нас. – Моя рука находит под столом ее бедро, проводит по оливково-зеленой ткани. – Она была очень похожа на тебя.
Я вполне ожидаю, что Миллер сорвется. Станет утверждать, что я слишком сентиментален в ее присутствии, но мне все равно. Это правда.
– Я был бы рад, если бы рядом с Максом была такая женщина, как она. И как ты.
Она смотрит мне в глаза, но я держусь стойко, не давая обмануть себя тем жестким панцирем, который она носит.
Миллер вздыхает и опускает голову мне на плечо, ее рука скользит по моей.
Я считаю это победой. Еще один момент уязвимости, которому поддается Миллер, вместо того чтобы отшутиться.
– А как звали твою маму? – спрашиваю я.
– Клэр.
– Клэр, – повторяю я. – Ты по ней скучаешь?
– На самом деле я ее не помню. Я была такой маленькой, когда она умерла… но я по ней скучаю. Я никогда по-настоящему не знала, каково это – иметь маму.
Волна эмоций обрушивается на меня как товарный поезд и подступает к горлу, как от боли за нее, так и за моего сына. Будет ли Макс чувствовать то же самое? Будет ли он скучать по матери? Я стараюсь, чтобы ему хватало одного меня, правда, стараюсь, но трудно быть и тем и другим одновременно. Мягким и жестким родителем. Мамой и папой. Только месяц назад я наконец почувствовал, что Макс получает все, и это случилось потому, что в нашу жизнь ворвалась женщина, которая сейчас сидит рядом со мной.
– Но мой отец проделал хорошую работу, заменив ее, – продолжает она. – Во многом так же, как и ты.
Черт. Мне приходится поднять глаза к потолку, чтобы справиться с собой и сдержать подступающие слезы. Это занимает некоторое время, но в конце концов мне удается проглотить комок в горле и поцеловать Миллер в макушку, пока она продолжает утыкаться мне в плечо.
Она подцепляет на вилку еще один кусочек тирамису, набивая им рот, и я использую паузу, чтобы сменить тему.
– Нам, наверное, пора возвращаться с нашей деловой встречи, – говорю я, когда она поворачивается, чтобы посмотреть на меня.
На ее нижней губе осталось немного маскарпоне, и я не могу удержаться, чтобы не смахнуть его подушечкой большого пальца, сунуть палец в рот и слизнуть остатки, которые только что были на ней.
Миллер следит за моим движением, чуть прикрыв зеленые глаза.
Она молча кивает в знак согласия, мы оба понимаем, что пора уходить.
Я так привык к тому, что Миллер всегда решительна и уверена в себе. Достаточно уверена, чтобы сделать первый шаг.
Пока мы поднимаемся в лифте на этаж нашего отеля, я молюсь, чтобы она это сделала. Я надеюсь на какой-нибудь грязный намек или на то, что она просто набросится на меня, потому что это дало бы мне повод уступить тому, чего я так хочу.
Я хочу ее.
Я больше не могу этого отрицать, я хочу эту девушку больше всего в своей жизни. Конечно, я хочу ее больше, чем на ближайшие несколько недель, но она ясно дала понять, что я не смогу быть с ней дольше. Итак, вопрос в том, сумею ли я держаться достаточно отстраненно, чтобы не рассыпаться в прах, когда она уйдет?
Мы стоим бок о бок в лифте, и в этой крошечной металлической коробке так много тихого напряжения. Миллер не двигается с места, не говорит ничего сексуального, чтобы разрядить обстановку. Она позволяет этому ощущению затянуться, позволяет мне захлебываться им.
Но мы оба знаем, что она не обязана в очередной раз заявлять, как сильно она меня хочет. Мяч на моей стороне, и после того как я останавливал нас не один раз, именно я должен сделать первый ход. Она не собирается снова подставлять себя под удар, и я искренне не верю, что она что-то предпримет, зная о моих страхах привязаться к человеку, который уйдет.
Ее рука совсем рядом, всего в дюйме от моей. Мне хочется прижать ее к стене, нажать кнопку аварийной остановки и упасть на колени. Было бы уместно, если бы я наконец сделал шаг именно в лифте, учитывая, что началось все именно здесь.
Но я не успеваю это сделать, и дверь открывается. Миллер разочарованно вздыхает, выходит и, прибавляя шаг, направляется прямиком в свой номер. Не теряя времени, достает ключ-карту и подносит ее к замку.
– Спокойной ночи, Кай, – говорит она, открывая дверь. – Спасибо за сегодняшний вечер. Было весело.
С этими словами она слегка улыбается, заходит внутрь и закрывает за собой дверь, оставляя меня в коридоре.
Черт бы все побрал.
Я один в номере. Моего сына здесь нет. Единственный человек, за которого я сейчас несу ответственность, – это я сам, и я чертовски устал быть ответственным.
Я хочу быть безрассудным и импульсивным.
Я хочу женщину по другую сторону этой стены, и я устал убеждать себя, что это не так.
Какого черта я замешкался в лифте?
В кои-то веки, принимая решение, я не думаю ни о ком другом. Я не думаю о своих обязанностях. Я даже не думаю о себе в будущем и о том, как больно мне будет, когда все закончится.
Ну и что с того, что она хочет секса без обязательств? Независимо от того, займемся мы сексом или нет, меня все равно потрясет ее отъезд, так какой смысл воздерживаться от того, чего хотим мы оба?
Я притворюсь.
Я, черт возьми, притворюсь. Ради нее я буду вести себя непринужденно, а когда в конце лета она уедет, я буду барахтаться и жаловаться самому себе.
Я больше не могу это отрицать.
Итак, прерывисто дыша, я поднимаю руку, чтобы постучать в дверь между нашими комнатами, но прежде чем я успеваю ее коснуться, она открывается.
Миллер держит руку на дверной ручке и так же тяжело дышит, зеленые глаза потемнели и немного расстроенны. Она уже сняла комбинезон и стоит в дверях в одной футболке и трусиках.
Я позволяю себе пожирать ее глазами, потому что провел слишком много дней, притворяясь, что она – не единственная, на кого я смотрю.
Ее внимание привлекает моя сжатая в кулак рука, так и зависшая в воздухе, и на ее лице отражается легкое удивление.
– Почему ты собирался постучать?
– Почему ты открыла дверь?
– Я первая спросила.
– Я хотел постучать, потому что собираюсь быть эгоистом. – Шагнув вперед, я переступаю порог между нашими комнатами, осознавая его метафоричность. – На этот раз я собираюсь взять то, что хочу.
Уголки ее губ приподнимаются в опасной усмешке.
– Наконец-то.
23
Миллер
Когда я захожу в свою комнату, руки Кая тут же зарываются в мои волосы, пальцы сжимаются, привлекая мое внимание к нему, губы накрывают мои.
– Миллер, я могу взять то, что хочу?
Я просто киваю, лишившись дара речи от безбашенного блеска в его глазах и его властной, но неконтролируемой ауры.
– Не слышу?
– Да, – шепчу я, а его пальцы так восхитительно тянут меня за волосы. – Ты можешь взять все, что захочешь.
– Хорошо. – Он прикусывает мою нижнюю губу. – А теперь скажи мне, почему ты открыла дверь.
– Потому что я собиралась выяснить, решил ли ты наконец,
