Брак по расчету - Фелиция Кингсли
Но счастьем это не назовешь. Мои родители полностью чокнутые и живут в лимбе где-то между шестидесятыми и восьмидесятыми годами, но это самые добрые и щедрые люди в мире, и мне их до ужаса не хватает.
Дельфина такая же мать, как самка богомола, и Эшфорд бежит от нее как от чумы, кроме тех редких (хотя и не очень) случаев, когда он использует ее против меня, просто чтобы позлить.
Поездка на лошади напомнила мне о тех временах, когда я была маленькой и вместе с родителями участвовала в их безумствах. Для меня они были героями. Лечили животных.
Такие странные люди, выросшие в условиях еще более странных, чем я, с трудом находят друзей, и те, что были у меня, появились и исчезли из моей жизни довольно быстро и почти бесследно. Не в последнюю очередь Сара. Когда работали вместе, мы были неразлучны, но с тех пор, как она уехала в Нью-Йорк, Сара будто испарилась. Сперва я ей звонила, но она все время куда-то спешила, говорила, что перезвонит, но никогда не перезванивала. В действительности же в Лондоне у меня много знакомых, назовем их так, но ни одного настоящего друга. Это цена за то, что ты не такой, как все, как еще пел Джим Моррисон в People Are Strange. И моих ненормальных родителей в этих толстых каменных стенах Денби мне очень сильно не хватает.
Скрючиваюсь на маленькой скамейке у эркера и смотрю в окно, пытаясь прогнать меланхолию. Но от стука в дверь состояние депрессии лишь усиливается. Не хочу очередной взбучки от Эшфорда или оценочных комментариев Дельфины. С неохотой я разрешаю войти.
Слава небу, это Ланс.
– Я пришел спросить, какие у ее светлости герцогини распоряжения на ужин.
– Ее тут нет. Должно быть, она в теплице, мучает свои бегонии, – уклончиво отвечаю я.
Кашлянув, Ланс подходит ближе:
– Позволите кое-что сказать?
– Конечно.
– Когда мы с остальными слугами говорим об ее светлости или о герцогине, очевидно, что мы имеем в виду вас, – говорит он, указывая на меня.
Я скептично поднимаю бровь.
– Для лучшего понимания уточняю, что герцогиня Берлингем – та, кто вышла замуж за герцога Берлингема. Леди Дельфина была замужем за старым лордом Генри Паркером, и, когда он умер, титул герцога перешел к его сыну, Эшфорду Паркеру, который и является сейчас герцогом Берлингемом. А вы, леди Джемма, став его женой, получили также и титул ее светлости герцогини. Причем, осмелюсь заметить, одной-единственной.
– Одной-единственной? А Дельфина?
– С момента смерти лорда Генри она просто леди Дельфина Паркер или, более официально, вдовствующая герцогиня.
– Так, получается, – уточняю я для полной ясности, – герцогиня Берлингем это я, и только я?
– Именно.
– И во всех отношениях хозяйка дома?
– Именно это следует из титула.
И прежде чем Ланс успевает выйти из комнаты, я его останавливаю:
– Ланс, очевидно же, что тебе не нужны были распоряжения насчет ужина от меня. Зачем ты пришел?
– Ваша светлость, неопределенность, установившаяся в этом доме, должна прекратиться. Слуги испытывают значительный стресс, не зная, слушать ли леди Дельфину или новую герцогиню, которой, что более чем очевидно, не сообщили о значимости своего положения. Это вопрос порядка, и я как дворецкий обязан восстанавливать его в случае необходимости.
Сказав это, Ланс с кратким поклоном выходит.
Я – герцогиня. Одна-единственная. Дельфина только вдовствующая герцогиня. Отлично, у меня уже появились некоторые идеи.
20
Эшфорд
Счета начинают пополняться. Я изучаю банковские выписки, разложенные на кожаной поверхности письменного стола, и вот наконец никакие отрицательные цифры не угрожают моему спокойствию. Конечно, гораздо удобнее было бы оставить все вопросы с наследством Смиту и Дереку, но, учитывая произошедшую катастрофу, я больше не намерен выпускать эти дела из виду.
Мой отец им доверился и, хоть и был человеком благоразумным, не владел ситуацией и потом допустил то, что с его наследством обошлись неосторожно.
Негромкий стук вырывает меня из размышлений.
– Входите.
– Эшфорд.
Это Джемма. Я в самом деле удивлен ее видеть. Обычно если она и стучит, то так не деликатничает.
– Чем могу быть тебе полезен?
Джемма отвечает не сразу, а медленно кружит по кабинету без какой-либо цели, проводя пальцами по корешкам счетных книг в твердом переплете и по архивным папкам, а потом садится в кресло напротив меня.
– Так вот куда ты прячешься от меня подальше.
– В Денби полно мест, где я мог бы спрятаться от тебя, не думай, что ты сделала какое-то открытие.
– Не то чтобы я против. У меня нет причин желать твоего общества.
– Можно узнать, зачем ты тогда пришла?
Джемма крутит в руках шариковую авторучку, которую подобрала на книжной полке.
– Меня должны официально представить в высшем обществе, мне придется участвовать в балах и мероприятиях…
– Разумеется, ты ведь моя жена.
– Но также самое время тебе познакомиться и с моей семьей.
– Что, прости? – оторопело переспрашиваю я.
– Я не прошу тебя участвовать в пышных приемах и пожимать руки всяким стариканам, а просто поужинать с моими родителями.
Я хочу ответить ей, но у меня выходит лишь тихий хрип.
– Мне кажется, это минимум. Любой нормальный муж знаком с родителями жены. Я уже достаточно узнала Дельфину, теперь твоя очередь.
– Нас нормальной парой не назовешь.
– Приложи усилие, Эшфорд. – Тон Джеммы становится выше на пару октав.
– Ну ладно! Когда?
– Сегодня вечером, – уверенно заявляет она.
– Сегодня? – жалуюсь я.
– Если бы я предложила тебе ужин на удобную дату заранее, ты бы воспользовался случаем и изобрел какую-нибудь отмазку, чтобы не идти. А сегодня вечером у тебя никаких дел нет, я знаю.
– Ты играешь не по правилам.
Джемма встает, опирается о стол и рассматривает бумаги:
– Это счета из банка? – и улыбается во все тридцать два зуба.
Я собираю документы и прячу их в ящик стола.
– А это, Эшфорд, называется играть грязно. Как видишь, я умею, если вынуждают.
– Джемма…
– Это вопрос уважения, Эшфорд. Подумай о моих родителях: их единственная дочь выходит замуж за сутки, а муж увозит ее жить черт-те куда и сам при этом даже не хочет с ними познакомиться.
– Ты права. Скажи им, что сегодня мы придем, – сдаюсь я.
– И твоя мама тоже.
Смешок сдержать не удается.
– А сейчас-то что на тебя нашло?
– Джемма, ты сама наивность. Я, может, и смогу единственный вечер обращаться с тобой как с единственной женщиной в мире, но пригласить мою мать – значит вырыть самой
