Вернись ради меня - Коринн Майклс
После этого мы дружно трясем руками. Братья Эрроуд никогда не нарушают данных друг другу обещаний.
Столько лет я держался за эту клятву. В тот день мы разорвали порочный круг и обрели защиту. Я не позволял себе влюбиться или завести ребенка не потому, что думаю, будто чем-то похож на отца, но потому, что данное моим братьям слово – все для меня. Человек силен ровно настолько, насколько сильно его слово, и мое – нерушимо.
Но сейчас, сидя рядом с Элли, я понимаю, что все мои обещания ни хрена не стоят. Я бы каждое из них нарушил ради нее, и это до смерти меня пугает.
Я не смогу убедить ее в том, что она не сделала ничего плохого. Она будет держаться за ту правду, что живет в ее сердце и разуме. Уж я-то знаю, о чем говорю.
Однако меня все равно охватывает желание утешить ее. Она дрожит, и мне хочется прижать ее к груди, укрыть как от холода, так и от преследующих ее кошмаров. Не собирался переступать черту, но больше не могу себя сдерживать.
– Можно тебя обнять? – спрашиваю я, готовый к любому ответу.
Элли медленно поднимает взгляд и всем своим видом напоминает мне раненого зверя. Я снова злюсь, снова хочу на куски разорвать того, кто заставил ее испытывать страх. Он должен был любить, лелеять и оберегать ее.
– А ты хочешь?
Черт, да я сделаю все для нее.
Я поднимаю руку, приглашая ее.
Элли двигается очень медленно, айкая от боли, и я не шевелюсь. Только когда она наконец прижимается к моему боку и кладет голову мне на плечо, я укрываю нас обоих одеялом.
Мы оба молчим. Не думаю, что здесь нужны слова. Прямо сейчас я не смог бы вымолвить ни слова даже под дулом пистолета.
Она со мной. В моих руках. Позволяет мне ее утешать. Я не могу не отметить, сколько доверия ко мне она проявляет. Последние несколько часов были для нее адом, но она снова ведет себя очень храбро.
Мы вместе раскачиваемся, пока солнце продолжает подниматься, озаряя утреннее небо. Ее слезы уже пропитали мою рубашку, но я ничего не говорю. Плевать на рубашку. Я готов вечно так сидеть.
Может, она и сбежала от меня восемь лет назад, и в наших жизнях сейчас достаточно сложностей, но одно я знаю наверняка: Элли больше никогда не будет чувствовать себя беспомощной и сломленной. Я позабочусь о том, чтобы с этого дня и до самого конца она была в безопасности.
* * *
– Тебе правда совсем не обязательно меня подвозить, – говорит Элли в десятый раз, пока мы направляемся на предварительное слушание по делу ее мужа. – Ты и так уже много для нас сделал. Я могла бы пройтись.
Конечно, как будто я позволил бы ей идти пешком двенадцать миль до здания суда. Водить сама она пока не может из-за лекарств, которые принимает. К тому же мне сложно выпускать ее из поля зрения больше чем на час. Так что эта поездка в равной степени нужна и ей, и мне.
– Не надо постоянно это повторять. Если бы я не хотел быть здесь с тобой, я бы остался дома. Знаю, ты не можешь это понять, Элли, но прямо сейчас мне необходимо находиться рядом с тобой.
– Правда?
– Да. Захочешь, чтобы я пошел с тобой в зал суда, и я пойду; захочешь, чтобы остался здесь, – останусь. Я сделаю все, что тебе необходимо. Хорошо?
– Хорошо.
Они с Хэдли остались у меня лишь потому, что я смог убедить Элли в том, что кому-то нужно помогать ей передвигаться. Сама она едва ли в состоянии нормально ходить.
Врач подтвердил, что у нее сломано три ребра, а еще есть обширные кровоподтеки: отпечаток его ладони на руке, фиолетовая отметина на щеке… к счастью, обошлось без швов под глазом.
Я не намерен оставлять ее одну. Не потому, что хочу как-то контролировать, – просто хочу ее защитить. Но мне приходится держать себя в руках: Элли столько всего пережила, что я не могу лишний раз давить на нее или диктовать ей, что делать, даже из лучших побуждений. Не хочу стать еще одним мужчиной, который заберет у нее ее свободу.
Шериф Мендоса объяснил, что сегодня решится, останется ли Кевин в тюрьме до начала судебного процесса. Если его отпустят, я не знаю, как отреагирую, и не знаю, есть ли у Элли план на такой случай.
На парковке Элли тянется к ручке, чтобы выйти из машины, но вдруг замирает.
– Я не могу.
– Конечно, можешь.
– Нет, – говорит она. – Я не могу. Я не в состоянии даже смотреть на него.
Тогда из машины вылезаю я, обхожу ее, открываю дверь с пассажирской стороны и опускаюсь на корточки, чтобы быть с Элли на одном уровне.
– Он больше не навредит тебе. Сначала ему придется пройти через меня, чтобы хотя бы приблизиться к тебе.
Элли поднимает руку и на краткий миг касается моей щеки.
– Ты ничем мне не обязан, Коннор.
Я не совсем понимаю, что она подразумевает под этим.
– Я здесь вовсе не потому, что чувствую себя обязанным. Почему ты так думаешь?
– Все еще не знаю, почему ты это делаешь, – шепчет Элли.
– Потому что мне не все равно.
– Не все равно?
Как она может этого не замечать?
– Да, мне не все равно на тебя и Хэдли. Ты понятия не имеешь, сколько раз ты мне снилась, Элли. Я не знал ничего о тебе, даже имени; помнил только твое лицо и то, что ты спасла меня в ту ночь. Твоя улыбка, твои глаза, то, что ты дала мне веру и надежду, когда я сам их утратил, – все это поддерживало меня. Я снова и снова вспоминал нашу встречу, мечтал о моем ангеле, который спустился с небес и заставил меня жить. Так что я делаю все это, потому что не могу иначе, а еще потому, что ты чертовски храбрая и сильная. Ты забрала Хэдли и ушла. Ты знала, что нужно рискнуть, и ты это сделала. Давай сделаем это и сейчас: ты зайдешь в здание суда с гордо поднятой головой, а я буду рядом.
Элли тяжело вздыхает, на ее лице заметно смятение.
– Ты говоришь такие вещи… – голос срывается, и ей приходится прочистить горло. – Я вовсе не храбрая, но хочу такой быть. Мне нужно столько всего тебе сказать, но в моей
