Его маленькая слабость
— Мне тоже положи, — велю я женщине, что принялась перемывать пол после меня.
— Кого? Гречку? Вы же ее на дух не переносите. Я вам сейчас чего получше сварганю.
— Я хочу гречку, — настаиваю я.
— Как скажете. Тогда хоть свежую сварю. Эта остыла совсем.
— Надежда, ты меня не расслышала? Положи мне эту чертову гречку, — ровным тоном говорю я, однако чувствую, как во мне с каждой секундой нашего невысказанного противостояния нарастает раздражение.
Домработница что-то ворчит под нос, но все же выполняет требование. Наложив гречку в тарелку, она открывает холодильник и достает сливочное масло. Ставит рядом с тарелкой сахарницу.
— Не надо всего этого, — предупреждаю я.
Надежда одаривает меня недобрым взглядом. Отворачивается. Судя по действиям, подливает в тарелку воды из чайника и ставит в микроволновку. Нажимает на кнопку. И еще. И еще. Навскидку, минут на пять поставила. Поворачивается с недовольным лицом:
— Где это видано — гречку всухомятку жевать?
Бросаю многозначительный взгляд на тарелку, оставленную Аней.
— Значит не видано? — Вновь сосредотачиваюсь на скуксившейся женщине, которая явно подбирает слова, чтобы мне возразить. — Даже если она в моем доме непрошеный гость, — начинаю я угрожающе, — она гость. В моем доме. Разве я не сказал доварить, прежде чем кормить?
— Да чтобы я ослушалась... — Надя хватается за сердце.
— Заканчивай этот цирк! — рявкаю я, поднимаясь со стула. — Немедленно все это выкинуть! Приготовь обед. Нормальный! Собралась мне в доме голодный труп организовать? Довольно с меня сюрпризов! Пока она живет под моей крышей, будь добра кормить ее полезно и своевременно!
— Да будет вам! — всплескивает руками женщина. — Вы что же, ее тут держать собрались?
— Я жду свой обед! — рычу сквозь сжатые зубы.
Еще стоило бы разобраться, так ли сильно больна ее половозрелая дочь, что она бросила слепую девчонку в одиночестве. Что-то мне подсказывает, что не сидела Надя безвылазно у постели своей кровиночки.
Я и раньше за ней замечал привирание. Да и треплется слишком много. Но еще никогда это так не выводило меня из себя.
Выхожу в коридор с намерением запереться в своей комнате, чтобы все происходящее в доме — и абсолютно вышедшее из под контроля — меня больше не касалось. Однако на секунду останавливаюсь у соседней двери. Интересно, чем можно занимать свое время, будучи незрячим?
Не. Мое. Дело! Уверенно шагаю в свою комнату и падаю на кровать. Сегодня надо бы встретиться с бухгалтером. Давненько он не отчитывался. Еще предупредить управляющего, что я вернулся...
А что бы делал я?
Сложив руки на груди, прикрываю глаза, пытаясь представить себя слепым.
Музыка? Да, должно быть, я стал бы чаще слушать музыку. Вообще я любитель. Наверно, именно из этого пристрастия родилась идея клуба с живым звуком. Есть в моей сети и классические увеселительные заведения со стробоскопами, диджеями и электронной музыкой, кишащие обдолбанным молодняком. Но именно «Голд» должен был стать моей отдушиной.
Однако хороших исполнителей оказалось не так просто найти. Того, кто мог бы стать бриллиантом моего заведения. Одни, при прочих внешних достоинствах, пели весьма посредственно. Другие, имея неплохой талант, пропивали его в моем же баре. Третьи... Да этот список можно продолжать бесконечно. Суть в том, что текучка на место бриллианта в оправе «Голд» продолжалась бесконечно.
А ее я услышал и подумал, что наконец нашел.
Но опять ошибся.
Скептически усмехаюсь. Поворачиваюсь на бок и смотрю в огромное панорамное окно во всю стену. В ее комнате есть такое же. С выходом на террасу. Да только она об этом, возможно, даже не догадывается.
Вновь закрываю глаза. Каково это? Не знать, что тебя окружает? А главное — кто. Доверяться людям, не имея на это ни малейшего основания. Просто потому что нет другого выхода. Даже если тебя гнобят, продолжать цепляться за едва знакомых «добродетелей».
Распахиваю глаза, пытаясь отделаться от всплывшего в воспоминаниях мерзкого чувства собственной неполноценности. Теперь понятно, почему мне претит вся это ситуация с угнетением слабого. Сам когда-то таким был. Слабым. Пацаном, которого отчим бил просто за то, что тот был рожден от другого мужика.
«А ты заработал на это?» — слышалось всякий раз, когда я просил что-то у матери. Даже за едой нередко проскакивали язвительные шутки с его стороны с посылом: мол, нахлебник, лишний рот кормим, и все в таком духе.
Однако бесило меня даже не это. Скорее, собственное бессилие что-то изменить. Надо было закончить школу. И вот, отучившись девять классов, я наконец обрел свободу. Мне было шестнадцать.
А ей сколько? Лет двадцать, хорошо если. Недалеко от того меня ушла. Да и я зрячий был. И все равно порой продолжал чувствовать себя беспомощным. Тоже ведь за всякое дерьмо цеплялся, чтобы всплыть на поверхность. Когда ты на дне — все средства хороши. Лишь бы выбраться. Вот и она за меня цепляется. А я — то еще дерьмо.
Гордости своей на горло наступает. И просит прощения даже за то, в чем сама не виновата.
Однако гордость эта все равно упрямо прорезается. В том, как, будто против воли, выпрямляется ее спина. Подбородок, подергиваясь, ползет вверх, пока девчонка сквозь сжатые зубы говорит то, с чем на самом деле не согласна.
Непрошеные мысли прерывает стук в дверь.
— Глеб Виталич, обед, — примирительным тоном лепечет Надежда из коридора.
Сколько я так пролежал? Кажется, даже задремать успел. Потираю пальцами глаза, поднимаясь с кровати. Выхожу из комнаты. Домработница караулит у двери.
— Анну пригласила? — строго спрашиваю.
— Говорит, не голодна, — пожимает плечами женщина.
Злость закипает новой волной. Что за детский сад? Я еще нянчиться с ней должен? Толкаю дверь в соседнюю комнату:
— Немедленно... — начинаю громогласно, но тут же осекаюсь, найдя комнату пустой. — И где она?
