Эва Хансен - Цвет боли. Красный
— Ты же знаешь, что я не мастер в таких вопросах.
— Линн, в том, что ты не умеешь совращать мужчин, я не сомневаюсь, но если ты умудрилась не попасть в объятья красавца, в которого влюблена, прожив с ним бок о бок больше одной ночи… А он не женат случайно?
— Нет.
— Так ты спала с ним?
— Да.
— И после этого подозреваешь, что он мог попытаться тебя убить? Что-то не вяжется. Ладно, потом расскажешь, пойдем в дом.
Мы действительно приехали.
Вот этот дом я считаю своим, сюда приезжает на побывку отец, возвращаясь из своего далека. После замужества мама сменила квартиру, в ее новых роскошных апартаментах есть моя комната, но места мне нет. Комната стоит закрытой в знак того, что я могу вернуться «к себе», но все прекрасно понимают, что не вернусь. В той квартире и в семье царит Тереза, мама не упускает случая поставить сводную сестру мне в пример, Тереза и впрямь успешна, у нее богатый жених и престижная профессия в будущем, в конце концов, она красива и уверена в себе.
Но мне наплевать, у меня есть вот этот домик у бабушки. Только надо помнить, что предпоследняя ступенька на лестнице, ведущей в мансарду, где моя комната, не прибита. Это не страшно, просто не следует наступать на нее с краю, тогда ступенька не стукнет тебя по коленке, и ты не полетишь, кувыркаясь, вниз по лестнице.
Мелочи по сравнению с теплотой дома. Сюда бабушка не привозит никаких дальних родственниц или знакомых, это наш с ней мир. А еще папин и Эрика Лёвенстада. Эрик — бабушкина любовь всей жизни, она никогда этого не скрывала, даже когда был жив дедушка. Просто по какой-то нелепости Эрик в свое время женился на Сельме, а дедушка предложил бабушке выйти замуж за него, пообещав, что, несмотря на ее любовь к другому, они непременно будут счастливы.
Удивительно, но так и случилось. Они счастливо прожили полсотни лет, даже умудрившись дружить семьями. У Эрика с Сельмой тоже домик в Бюле, но в отличие от бабушки, Эрик не наезжает туда на каникулы и Рождество, а живет постоянно. Сельма предпочитает Стокгольм, и это радует Эрика и бабушку тоже. Просто Сельма Лёвенстад, пожалуй, самая неприятная особа из всех мне известных.
Сколько помню, Сельма кроме гадостей ни о ком ничего не говорила. Эрик давно развелся бы с ней, но сначала у них один за другим умирали дети, а потом стала умирать сама Сельма. Однако, более живучий организм в Швеции найти трудно, даже в инвалидном кресле Сельма умудряется быть активной, правда, вся ее активность сводится к злобе на всех и вся, а еще к умению плюнуть желчью в любого, кто окажется рядом.
— Осе, боже, как ты подурнела с прошлой нашей встречи! Жаль, но ты не из тех, кто умеет стариться красиво!
Это она начала говорить бабушке лет двадцать назад, сама уже будучи похожей на настоящую ведьму. Особую схожесть придавали черные, как вороново крыло волосы. Я долго верила, что Сельму не берет седина, пока однажды не заметила тоненькую пегую полоску у самых корней. Сельма видно заметила мой взгляд и с тех пор ненавидела меня больше, чем бабушку.
— Даже внучка тебе не удалась! Не то, что наши с Эриком дети. Вот кто был бы красавцем, так это наш дорогой Арвид. Боже, какой бы это бы мужчина… А Лаура? Не чета твоей внучке! Но я ни за что не согласилась бы выдать нашу красавицу Лауру за твоего Микаэля или женить нашего Арвида на твоей простушке Линде!
Я удивлялась, почему бабушка терпит нападки на папу и тетю Линду, ведь они рослые, красивые, и кто сказал, что папа мог обратить внимание на какую-то Лауру, а тетя Линда на Арвида? Кто знает, какими бы они выросли?
В общем, Сельма Лёвенстад особа, с которой никому не хотелось бы провести Сочельник, терпение кончилось и у Эрика, а потому он не намеревался уезжать из Бюле всю зиму.
Сельма жила со своей племянницей, столь же желчной и неприятной, к тому же Эрик оплачивал служанку и каждый день звонил, по часу выслушивая жалобы несчастной, покинутой «ради этой ведьмы Осе» супруги.
Присутствие Эрика в своем доме означало, что вечер мы проведем втроем, что лично меня вполне устраивало. Я вспомнила, что не позвонила маме, но и она уже больше недели не звонила.
Надо проверить пропущенные вызовы, может, мамочка все же интересовалась здоровьем своей дочери?
Я осторожно пробую ступеньку ногой, убеждаюсь, что она так и не прибита, даю себе слово, что как только снимут гипс, прибью сама, и умиротворенно вдыхаю аромат вербены — запах бабушкиного дома. Вот здесь мне ничто не грозит!
Мелькает мысль: сюда бы еще Ларса, но я гоню ее от себя. Увидев крошечный, почти игрушечный домик бабушки, Ларс очень бы удивился. Эти апартаменты меньше домика его привратника. Ну и что? Зато они мои родные, здесь я проводила все каникулы, сюда возвращаюсь и теперь.
Гипс мешает не очень, ведь у меня зафиксированы только локти, чтобы пока не разгибала руки, но на меня смешно смотреть — двигаюсь, как неуклюжий робот. А бывают «уклюжие» роботы? Вопрос логичный, ведь частица «не» предполагает отрицание, противопоставление. Если есть непроходимые тупицы, значит, должны быть проходимые? Тут же приходит мысль о безнадежных и соответственно надежных дураках. Это из серии обо мне лично.
Снизу меня зовет бабушка:
— Только, пожалуйста, не забудь про ступеньку.
— Помню! Ба, ты не звонила маме?
— Ее нет в Стокгольме, Линн, она в Италии с семьей.
— Уехала, даже не сказав?
— Позвонит в Новый год. Не переживай. Едва ли Элизабет прилетела бы из Милана.
— Не сомневаюсь, что нет. Пусть отдыхает. Они в Милане?
— Кажется, это для начала, потом на Французскую Ривьеру. Твоя мама обожает с шиком тратить деньги.
Да уж, это правда, пустить пыль в глаза Элизабет умеет. Ладно, бабушка права, пусть отдыхает, честно говоря, я тоже предпочла бы не видеть мамочку здесь сейчас, она ежеминутно вздыхала бы, заламывала руки, якобы, от ужаса из-за моей возможной гибели, а в действительности из-за упущенных возможностей за время вынужденного пребывания в деревне. Ежеминутно смотрела бы на часы, пока мы не предложили:
— К чему сидеть здесь, может, ты поедешь?
Такое уже бывало, когда я болела краснухой, а мама маялась, предложение бабушки вернуться в Стокгольм она приняла как утопающий спасательный круг, а мы ее отъезд с изрядным облегчением.
Кстати, мой мобильник оказался разряжен. Потому, даже если бы был в пакете — толку никакого.
Подключив его заряжаться, я присела в старое кресло. Умели же когда-то делать мебель, кресло словно укутывало усталую плоть спасительной оболочкой. В кресле можно было спать сидя, чего бабушка никогда не делала и терпеть не могла, когда, разомлев, сладко посапывать начинал Эрик Лёвенстад. В таком случае Осе Линдберг поднимала такой шум, что Эрик просыпался и выслушивал заявление:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});