Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
— Черт! — выругался Грикис. — Этого еще не хватало. — Он растерянно озирался по сторонам, пытаясь сообразить, куда подевался раненый. Мокрое от пота и крови лицо Юриса в предутренней серой мгле казалось страшной маской — целая гамма чувств отразилась на нем: злость, боль и отчаяние. — Я же его здесь оставил. Вот и сломанная ветка.
Им пришлось основательно пошарить вокруг, прежде чем Артур заметил лежащего в зарослях папоротника человека в немецкой офицерской форме. Увидев направленный на него ствол парабеллума, он замер, но, затем, услышав рядом с собой облегченный вздох Грикиса, успокоился. Офицер — он лежал животом вниз — словно только и ждал их появления: тяжело вздохнул, посмотрел на Юриса мутным, угасающим взглядом, хотел было что-то сказать, но голова бессильно упала на землю. Побелевшие в суставах пальцы офицера намертво вцепились в рукоятку пистолета.
— Давай. — Грикис перевернул его на спину — Артуру бросился в глаза железный крест на груди немца — помог Банге взвалить раненого на плечи, прохрипел: — Пошел!
Артур полз и ему казалось, что человек, которого он тащит на своей спине, мертв. Никаких признаков жизни — руки ледяные, дыхания не слышно. Он все чаще останавливался, жадно ловил ртом влажный воздух, но безжалостный голос Грикиса тут же подхлестывал сзади:
— Давай, давай!
К дому Озолса они добрались относительно спокойно. Уже рассвело и приходилось быть очень осторожными — таиться, пережидать. К тому же они не уходили от облавы, а возвращались в самую ее середину. Марта помогла Артуру втащить раненого в комнату, подала руку Грикису. Затравленно дыша и спотыкаясь, они пробежали в кабинет Озолса. Здесь Марта отодвинула массивное кожаное кресло, откинула край ковра — на полу едва заметно обозначился квадрат люка. Поискала глазами — чем бы подцепить? Заметила на столе ножницы. Грикис отвел ее руку, вынул нож. Р-раз! Из подполья на них пахнуло спертым воздухом склепа.
В это время под окном раздался топот кованых сапог, высокий, вибрирующий голос что-то прокричал по-немецки.
— Это мой дом, господин обер-лейтенант.
Банга узнал голос Озолса.
— Обыскать! — последовал короткий приказ.
Артур почувствовал, что его пальцы начали леденеть, как у человека, которого он притащил на своей спине.
— Быстрей! — Марта нырнула в подпол. За ней — остальные.
На первый взгляд, это был обычный погреб размером два на два, не больше. Стоял тут какой-то ящик, еще что-то — разглядывать было некогда. Марта потянула за ржавый крюк в стене — заскрипел, поддался камень, и в открывшееся отверстие стал виден еще один погреб, не больше первого.
— Давайте. — Марта помогла уложить раненого, обеими руками надавила на камень, поставила его на место.
Наверху бесцеремонно стучали прикладом в дверь. Поднявшись в кабинет, она наспех навела порядок, несколько раз глубоко вздохнула, шагнула в коридор, отодвинула засов. Грубо оттолкнув ее в сторону, в комнату ворвались солдаты.
— Почему не открываете? — в проеме двери вырос долговязый обер-лейтенант, из-за его спины выглядывало беспомощное и виноватое лицо отца.
— А в чем дело? — неожиданно для себя с вызовом спросила Марта. — С кем имею честь?
Ее тон, безукоризненная немецкая речь произвели впечатление — офицер стушевался.
— Простите, мадам, но я выполняю приказ. Каждый дом в этом поселке должен быть осмотрен.
— В том числе и дом старосты?
— Простите, мадам… — нетерпеливо повторил немец.
— Что ж, — у женщины на лице появилось брезгливое выражение, — если господин Зингрубер считает необходимым обыскивать своих друзей…
— Как вы сказали, мадам? Господин Зингрубер?
— Я сказала, что вам следовало быть осмотрительней. Не думаю, чтобы господин Зингрубер благословил ваш визит. — Она холодно взглянула на непрошеного гостя, гордо вскинула голову, круто повернулась и захлопнула за собой дверь.
Озолс со страхом и восхищением наблюдал за дочерью.
— Почему вы не сказали, что знакомы с господином Зингрубером? — недовольно засопел немец.
— Что я? — стушевался старик. — Они дружны с моим зятем, господином Лосбергом.
— Господин Лосберг ваш зять?
— Да. А это его жена.
— Ну, знаете… Вы странный человек, господин староста. Фельдфебель! — нетерпеливо крикнул офицер и, когда на пороге вырос такой же долговязый, как он сам, солдат, коротко приказал: — Осмотрите двор.
— Но мы еще не были в подвале и на чердаке, господин обер-лейтенант.
— Выполняйте!..
Фельдфебель щелкнул каблуками.
— Слушаюсь, господин обер-лейтенант.
— Извинитесь за меня перед вашей дочерью и догоняйте, — бросил офицер Озолсу, направляясь к выходу.
Она вздрогнула, когда отец на цыпочках зашел в детскую. Поспешно нагнулась над кроваткой сына, сделала вид, что поправляет одеяльце, но тут заметила, что ладони испачканы ржавчиной — инстинктивно сжала пальцы.
— Все в порядке, — тихо сказал Озолс. — Запрись и спи…
Дочь не ответила. Отец потоптался у порога, виновато посопел, хотел что-то сказать, но, вспомнив наказ офицера, безнадежно махнул рукой и заковылял к выходу. Едва за ним захлопнулась наружная дверь, Марта вышла на крыльцо, огляделась, вернулась в дом, тщательно заперлась, спустилась в погреб.
— Ну, как вы здесь? — спросила она шепотом.
— Ушли? — Прямо ей в лицо смотрел ствол автомата.
— Да.
Грикис облегченно вздохнул, опустил оружие. Они с Артуром сидели друг против друга, как бы загородив собой раненого, который лежал у стены.
— Хорошо бы водички, умираю от жажды, — умоляюще сказал Юрис.
— Сейчас принесу.
Марта провозилась с ними все утро: сделала перевязку, дала лекарство, принесла еду, воду, свечу. Артур, как мог, помогал ей. Их руки то и дело соприкасались в темноте, и он чувствовал, как дрожат ее пальцы; порой их лица оказывались в такой близости, что у него начинала кружиться голова. В эти мгновенья ему казалось, что и их ссора, и эта война, и этот подвал — всего лишь дурной сон. Вот сейчас он откроет глаза и проснется на старой мельнице. Но из этого состояния его вывел хриплый голос Грикиса:
— Вам пора уходить, — сказал он Марте.
— Да. — Она неохотно поднялась. — Не беспокойтесь, этим погребом у нас не пользуются. Отец категорически запрещает.
— А сам?
— Очень редко. Знаете, с протезом…
— На всякий случай присмотрите за ним. Чтобы не сунулся сегодня. — Юрис хотел сказать поделикатнее, а получилось грубо — отчаянно болело раненое плечо, кружилась голова, во рту отдавало горечью.
Но Марта не обиделась.
— Я понимаю, — тихо сказала она. Не волнуйтесь.
— И сами будьте осторожны.
— Хорошо.
Хозяйка ушла. Они долго сидели молча, каждый по-своему осмысливая создавшееся положение. Наконец, Артур укоризненно заметил:
— Мог бы с нею и повежливее. Как-никак она нам жизнь спасла.
Грикис неуклюже повернулся, заскрипел от боли зубами.
— Плохо? — наклонился к нему Банга.
— Боюсь, как бы тебе не пришлось нас обоих отсюда вытаскивать.
— Он немец? — не удержался Артур.
— Наш человек… Отто Грюнберг.
— Как все это случилось?
Юрис молчал — то ли ему было плохо, то ли не хотелось вспоминать — и когда Артур решил, что так и не дождется ответа, тот неторопливо заговорил:
— Он выполнял задание, мы прикрывали. Что-то у него там сорвалось. Завязалась перестрелка, его ранили, притом серьезно. Что делать? Того и гляди, помрет. А ему нельзя помирать, понимаешь? И вспомнил я, что есть здесь врач, в тюрьме у нас работал, все демократа из себя корчил. Мы к нему. Он было ни в какую. Пришлось припугнуть, естественно. Ну, сделал, что полагается, мы в машину…
— Вы были с машиной?
— Да. — Грикис сокрушенно вздохнул. — Глупость, конечно, дикая. Никогда себе не прощу. Нам бы затаиться или ползком, а мы на рожон, как бараны. Только высунулись из города — за нами погоня. Мы сюда, а здесь пост. Решили проскочить сходу — двух парней наповал, меня в плечо и в голову — хорошо хоть мозги не вышибло. Едва добрался до леса… Раненого на закорки… Как ушел, сам не понимаю.
— И ко мне? — Артур слушал друга, затаив дыхание.
— А куда было деваться? Я здесь, кроме тебя, никого не знаю.
— Я не в том смысле. Как нашел меня? Ты же не знал, где я живу.
Юрис устроился поудобнее, нехотя ответил:
— Знал.
— Откуда?
— Бывал уже здесь как-то.
Неприятная догадка промелькнула в голове у Артура.
— Проверяли меня, что ли? — с обидой спросил он.
— Ну, проверяли, не проверяли, а так, на всякий случай… Сейчас, брат, за доверчивость дорого платят. А потом, знаешь… Ты не обижайся — они и не таких обламывали.
— Но ты же не мог допустить, что я?..
— Не хотелось, конечно.
