Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
— И ко мне? — Артур слушал друга, затаив дыхание.
— А куда было деваться? Я здесь, кроме тебя, никого не знаю.
— Я не в том смысле. Как нашел меня? Ты же не знал, где я живу.
Юрис устроился поудобнее, нехотя ответил:
— Знал.
— Откуда?
— Бывал уже здесь как-то.
Неприятная догадка промелькнула в голове у Артура.
— Проверяли меня, что ли? — с обидой спросил он.
— Ну, проверяли, не проверяли, а так, на всякий случай… Сейчас, брат, за доверчивость дорого платят. А потом, знаешь… Ты не обижайся — они и не таких обламывали.
— Но ты же не мог допустить, что я?..
— Не хотелось, конечно.
Досада жгутом сдавила Банге горло. Выходит, они считали его предателем, поэтому так долго не выходили на связь. Он вдруг потерял власть над собой и крикнул:
— А ты знаешь, что они со мной сделали?
Грикис резко толкнул его ногой.
— Ты что, спятил? Орешь, как сумасшедший. Знаю.
— Откуда?
— Какая тебе разница? Есть у нас в полиции свой человек, он и предупредил. Этот прием Спруджа знаю — психологическая обработка: мол, жизнь каждого из вас зависит только друг от друга.
— Да, он мне так и сказал: «В случае чего, заживо закопаешь и Лаймона, и мать».
— Этот гад умеет держать слово.
Артура словно окунули в холодную воду — он невольно вспомнил о матери. Что же с нею будет, если Спрудж выполнит свое обещание? Что предпринять и как выбраться из этой затхлой могилы, как увести мать от беды?
Юрис почувствовал его состояние, участливо похлопал по колену:
— Будем надеяться на лучшее. В нашем положении отчаяние страшнее пули. Думаю, Спрудж просто припугнул, я даже уверен в этом.
От его слов Артуру стало немного легче: не то, чтобы он поверил и успокоился, просто появилась хоть какая-то надежда.
— Как же ты решился сюда? Если знал, что за мной следят.
— Выхода другого не было — я бы и сам загнулся, и его погубил. На мое счастье сторож спал.
— Бруно, — невольно вырвалось у Банги.
— Что?
— Да так… Знакомый, говорю. Все меня стерег. Ты его чем, ножом?
— Ножом.
Артур молчал, потом смущенно спросил:
— Страшно убивать человека?
Грикис ответил не сразу.
— Как тебе сказать… Понимаешь, бывает так, что думать не приходится. А в общем, конечно, страшно. Слушай, ты не мог бы отодвинуться чуточку в сторону — что-то я неважно себя чувствую.
Банга нащупал в темноте руку товарища.
— Ты горишь…
— Есть маленько.
— Давай я вылезу туда, в «предбанник», а ты ложись.
— А если?..
— Не волнуйся. — Он надавил на камень — тот легко подался. — Видишь, даже не скрипит. Успею…
— На кой черт ему этот погреб, если он им не пользуется? — раздраженно сказал Грикис.
— Кажется, я догадываюсь, — рассмеялся Артур. — Это Озолс после пожара придумал. На всякий случай. Перегородил погреб пополам — и вся недолга: один для отвода глаз, другой тайник. И сундучок тут же. Я на нем сидел. В прошлый раз он чуть не сгорел.
— А-а… Крестьянский банк. Не пришло бы ему в голову пересчитать свои капиталы. Кстати, все забываю спросить: как зовут хозяйку?
— Марта.
Банга так произнес это имя, что Грикис тут же догадался:
— Это она?
— Да.
Юрис хотел еще что-то уточнить, но в это время наверху раздались грузные шаги. Половицы над головой заскрипели, сердитый громкий, мужской голос — Артур сразу узнал Озолса — кого-то отчитывал:
— У тебя на все отговорки. Тебе дай волю, и сам в водке утонешь, и скотину уморишь.
Другой, неуверенный голос — Артур мог только догадываться, что это Петерис — едва слышно что-то бубнил в оправдание, но хозяин резко оборвал:
—Ладно, хватит языком молоть, слышали эту песню. И жену предупреди: не хотите работать — скатертью дорога.
Озолс был явно несправедлив — он знал, что Петерис добросовестный и исполнительный работник, а если когда и позволяет себе лишнюю рюмку, это никак не вредит хозяйству. Что же касается Эрны, тут ему, Озолсу, вообще было грешно раскрывать рот — этой женщине он был обязан не только своим материальным благополучием и уютом. Но сдержаться сейчас не мог: ему надо было на ком-то выместить свое раздражение. Всю ночь, как послушная собака, выполнял он команды новых хозяев, всю ночь его заставляли показывать дорогу, докапываться, доискиваться, вынюхивать, высматривать. При этом в каждом доме его встречали не просто, как собаку, а собаку порченую, от которой лучше держаться подальше. Всю ночь он копался в дерьме, заглушая голос разума и совести, убеждая себя в том, что другого выхода у него нет и иначе поступить он не может. И что же в итоге? Его, действительно как собаку, чуть не пнули под зад за то, что он не нашел и не выследил. Даже уважаемый зятек, и тот смотрел на него с какой-то барской брезгливостью. Будьте вы все прокляты, сволочи!
За окном разгорался ясный солнечный день. Бледно-голубое, без единого облачка небо сливалось на горизонте с синей гладью необычайно спокойного моря, в открытое окно врывались резкие, гортанные крики чаек, а на душе у Озолса было муторно и мерзко. Как в непогожий, слякотный февраль. Он несколько раз взволнованно проковылял из угла в угол, сердито захлопнул окно, как бы отделяя себя этим от неуместной праздности безумного мира. Начал снимать куртку. Расстегнул одну пуговицу, другую — пальцы не слушались, дрожали, — яростно рванул и пуговица отлетела, покатилась по ковру к креслу у письменного стола. Озолс невольно проводил ее взглядом и поморщился: кресло стояло не на месте, угол ковра был скомкан и испачкан. Старик стащил с себя куртку, швырнул на диван, медленно опустился на колени, отогнул край ковра: да, кто-то недавно поднимал крышку люка, на ней виднелись свежие царапины. Раздражение нахлынуло с новой силой. Тут же к нему добавился испуг — Озолс заметил распахнутое окно.
— Эрна! — грозно позвал он, — поднимаясь с пола.
Женщина вошла в кабинет и, вытирая руки о передник, угрюмо уставилась на хозяина.
— Кто сюда входил? — свистящим шепотом спросил Озолс.
Эрна перевела взгляд на крышку погреба, не понимая, о чем ее спрашивают.
— Кто открывал окно? — Озолс сверлил работницу взглядом.
— Не знаю.
— Не знаешь? А это что? — он показал пальцем на испачканный ковер.
Женщина смутилась.
— Да ты что, Якоб?
Марта — она все это время стояла под дверью и все слышала — поняла, что медлить больше нельзя ни секунды, и решительно вошла в комнату.
— Эрна, будьте добры, оставьте нас вдвоем.
Само появление дочери, тон, которым она заговорила, озадачили Озолса. Эрна воспользовалась его замешательством, попятилась за дверь.
— Чего тебе? — хмуро спросил отец.
Марта заставила себя улыбнуться, спокойно ответила:
— Ничего особенного. Просто я не хочу, чтобы ты незаслуженно обижал человека. Это я открывала окно и испачкала ковер.
— Зачем?
— Было душно.
— Кому?
Марта смутилась, и это усилило подозрения отца. Он нахмурился.
— Кто лазил в погреб?
— Никто.
— А это? — он показал на поцарапанную крышку люка.
Марта не ответила.
— Та-ак, — хрипло протянул старик и вынул из кармана перочинный нож. — Поглядим.
Артур поспешно скользнул на место, задвинул за собой камень. Грикис протянул ему пистолет, шепотом предупредил:
— Тихо.
Теперь, когда они замуровались в своем склепе, голоса сверху были едва слышны. Между тем Озолс раскрыл нож и уже намеревался поднять крышку, когда Марта неожиданно резко сказала:
— Не надо, отец.
Тот посмотрел на дочь снизу вверх, удивленно спросил:
— Что?
— Я говорю, туда нельзя.
И тон, которым она это произнесла — холодный, повелительный, и сам вид — отчужденный, непримиримый — глубоко поразили Озолса: он никогда не видел Марту такой. Старик не представлял, что она может быть чужой и властной. И вдруг уже не робкая догадка, а страшное подозрение заползло ему в душу: Озолс разогнулся, машинально сложил нож, глянул на дочь, втайне надеясь прочесть в ее глазах хоть что-то утешительное. Но чем пристальней всматривался в ее лицо, тем явственней убеждался: свершилось самое худшее. У него подкосились ноги.
— Ты соображаешь, что это значит? — едва слышно спросил он.
Марта не смутилась, не испугалась, не опустила головы — смотрела открыто, с вызовом.
— Не беспокойся, отец. Все будет в порядке.
Озолсу показалось, что он теряет рассудок. Если до этого хоть какая-то надежда, пусть самая эфемерная, но все же теплилась в его душе, то теперь сомнений не оставалось: в дом пришла беда — гибельная, неумолимая. Уже не владея собой, он крикнул:
— Ненормальная!
Если бы Марта хоть что-то ответила, пусть даже надерзила, и то он среагировал бы по-иному. Но она не шелохнулась, не захотела объясниться, не попыталась успокоить старого человека — стояла с закаменевшим лицом посреди комнаты и смотрела на отца пустым, отсутствующим взглядом. Озолс вдруг с особой остротой понял главное: надо спасать и себя и эту дурочку с ребенком, пока не поздно. Бросился к дивану, рывком натянул куртку, лихорадочно забубнил:
