Наталья Калинина - Театр любви
— У меня все есть, мамочка.
— Квартира записана на Бориса. Дача тоже. Если ему предъявят обвинение в занятии порнобизнесом, все могут конфисковать в пользу государства. — Она тяжело вздохнула: — И почему ты у меня такая невезучая?
— Я сама во всем виновата.
— Ты пошла в отца. Своей открытостью и доверчивостью. Этим пользовались все кому не лень. В первую очередь твой Саша. Ну, а потом Борис и все остальные.
— Кто остальные, мама?
— Думаешь, я не вижу, чего хочет от тебя этот милиционер?
— Ты имеешь в виду Апухтина?
— Кого же еще? Скумекал, что есть возможность поживиться. Квартира, дача, машина. Такие невесты не каждый день встречаются.
— Ты сама только что сказала, что у нас все могут конфисковать. Что-то не пойму я тебя, мама.
— Милая моя, во власти этого человека повернуть дело в любую сторону. Никита Семенович убежден, что наши органы коррумпированы как нигде в мире. Знаешь, я боялась говорить тебе это, но меня не покидает ощущение, что в гибели Кита виноваты органы. Твой Апухтин втерся к нам в семью, все пронюхал и…
— Ты сошла с ума.
— Нет, доченька. Смотри: сперва он засовывает в кутузку твоего Бориса. К слову, этого слизняка мне ничуть не жаль. Потом, пронюхав, что квартира и все остальное записано на меня, а ты у меня единственная наследница, устраняет бедного Никиту Семеновича. Скоро наступит моя очередь. Мне все равно, доченька, я давно устала жить и смерти буду только рада. Но вот за тебя у меня просто сердце разрывается.
— Какая чушь, мама!
— Вовсе нет. Подумай сама: что это вдруг он прицепился к тебе как банный лист?
— Он просил меня помочь ему в одном деле.
— В каком еще деле?
— Это связано… с Сашей Кириллиным. Мамочка, это очень длинная история, а у меня уже и так язык заплетается.
— Что, Сашку тоже убили?! — У мамы от удивления даже челюсть отвисла. — Но ведь я видела его собственными глазами всего неделю тому назад. Мы даже успели с ним поговорить.
— Где ты его видела?
— В парикмахерской на Фрунзенской набережной. Меня туда Никольская устроила. К одному парикмахеру, который учился в Париже. Удачно подобрал цвет, а? Да и стрижка, говорят, мне идет. Я встретилась с Сашкой, уже когда собиралась уходить. Кажется, у него там жена работает — такая бабища плебейской наружности и центнера на полтора. Он сразу меня узнал, даже сделал комплимент. Все-таки он хорошо воспитан, этот Сашка.
— Как он выглядел?
— А как может выглядеть обыкновенный алкаш? Обрюзг, круги под глазами, одет в какой-то кургузый пиджачок. И впечатление такое, что по крайней мере дня три не брился и не мылся.
— Не может быть! — Я вскочила, с грохотом опрокинув стул. — Ты врешь! Ты и про отца сказала сначала, будто он ужасно выглядит. Зачем ты врешь, мама?
— Я не вру, доченька. Если хочешь, могу поклясться твоим здоровьем. Я бы ни за что его не узнала, если бы он не обратился ко мне первым и не назвал себя. Выглядит лет на шестьдесят, если не больше. Помню, я потом еще задержалась на несколько минут возле зеркала — попудрилась, губы подкрасила. Эта бабища чуть не орала на него, что не пустит на порог квартиры. Я так поняла: Сашка все это время где-то шлялся и алименты на ребенка не платил. Вот что значит гены, доченька. Если бы он был родным сыном Варвары Аркадьевны и Рудольфа Александровича, уверена, он бы никогда не превратился в подобное ничтожество. Доченька, милая моя, ну почему, спрашивается, тебе так не повезло в этой жизни?
Одно из двух: либо у матери после всего пережитого поехала крыша, либо она поехала у меня еще несколько дней назад, когда мы с Сашей Кириллиным сидели в обнимку и вспоминали прошлое. Но мать упомянула кое-какие факты, которые ей до этого не были известны. Прежде всего то, что Саша не платил алименты на Верочку. Да и сцена скандала выглядела очень правдоподобно.
— Будь осторожна, деточка. Мы теперь совсем одни остались. Две беспомощные беззащитные женщины. — Она всхлипнула: — Я всю жизнь больше всего на свете боялась одной остаться. Ты представить себе не можешь, как я всегда боялась этого.
— Ты не одна, мама. Я буду рядом.
Мои слова прозвучали не совсем уверенно, и она почувствовала это.
— Доченька, прошу тебя, не принимай опрометчивых решений. И не слишком доверяй этому смазливому типу с Петровки, ладно?
— Ладно, мама, — сказала я, чувствуя себя вконец измотанной и опустошенной. — Давай спать. На меня уже начало действовать снотворное.
Я поднялась к себе в мансарду, оставив открытой ляду — вдруг маме потребуется что-нибудь. Имован действовал на меня очень странно: я словно оказалась в состоянии невесомости, вокруг меня парили мои мысли, ухватить которые было совсем не простым делом.
Апухтин… Я его совсем не знаю. Он ворвался в мою жизнь внезапно. Наверное, влюблен в меня — это даже со стороны заметно. Что еще заметно со стороны?.. То, что я окончательно растерялась и не знаю, что мне делать. А что мне делать? И почему обязательно нужно что-то делать?.. Может, нужно просто отдаться течению и плыть, плыть?.. Течению и воле других людей. Кого? Ну да, того же Апухтина. А чего он хочет? Откуда мне знать… А чего хочу я? Быть с Сашей? С человеком, который поступил со мной так двадцать лет назад? А как он со мной поступил?..
Я вдруг вспомнила про тетрадку на столике возле окна. Сделала над собой усилие, поднялась…
Она лежала на прежнем месте. Прежде чем вернуться наверх, я прислушалась, задержавшись возле двери в комнату, где спала мама. Она мерно посапывала во сне.
Я включила торшер.
«Любовь моя, только позови — и я буду возле тебя. Я вылезу из своей шкуры, чтоб обрасти новой, к которой не позволю прикоснуться никому, кроме тебя. Слишком поздно понял я, что ты для меня значишь. Я обязан был бороться за тебя, но я не знал, как это делается. Что я могу предложить тебе, кроме своей любви? Да тебе она и не нужна. Любовь — очень хрупкое изнеженное растение. Сегодня она распускает бутоны, а завтра начинает вянуть, хиреть… Когда я рядом с тобой, я будто скован цепью. Я не могу взять тебя за руку, поцеловать… Наверное, это такое наслаждение — целовать тебя, — читала я размашистые, выцветшие от времени строчки. — Я обнимаю во сне подушку, весь дрожу от желания…»
Я закрыла глаза и упала ничком на кровать. Меня закружили и подняли в воздух вихри, вокруг меня шептали голоса. «Ты еще не любила, не любила… Я — твой единственный мужчина. Только со мной ты будешь счастлива, счастлива…»
«Любовь моя, я имею право так называть тебя, да?.. Любовь моя, ты повернула всю мою жизнь, направив ее в русло служения идеалу. Я буду служить тебе вечно. Ты — само совершенство. Как я люблю твое тело, загадочный изгиб твоей шеи, эту родинку возле локтя… Помнишь тот жаркий июльский день на пруду, когда я собрал для тебя горсть земляники и ты ела ее прямо из моей ладони? Я заметил, что кожа между твоих грудей покрылась капельками пота. У меня закружилась голова. Мне показалось, вокруг тебя вращается весь мир. Он на самом деле вращается вокруг тебя…»
Я встала и, шатаясь, побрела к лестнице. Мне не хватало воздуха.
Цветы пахли так волшебно. Казалось, их аромат уносится к звездам, превращаясь в дымку Млечного пути. Я шла не разбирая дороги. Сквозь высокие заросли садовых ромашек и люпина, по прохладной шелковистой траве давно не кошенной лужайки. Ворота на улицу были распахнуты настежь. Ну да, я загнала машину в гараж и, видимо, забыла их закрыть. Мир полон любви и надежд. Над моей головой летит большая птица, я вижу ее трепетно зыбкую тень на земле. Я сама словно птица…
Я оглянулась на свой дом. Слабый свет пробивался сквозь листья дикого винограда, которым оплетена мансарда. Совсем как в сказке — принцесса тайком от всех спустилась из своей башни, чтоб увидеться с любимым…
Впереди было облако света. Хороводы из разноцветных огней и вспышек. Кто-то справляет праздник. Мне всегда так хотелось праздника… Я так ненавидела будни — серые, однообразные, полные насилия над собственной душой и телом. Праздник… Может, наконец, наступит мой праздник?..
Увитые гирляндами цветов ворота распахнулись, словно по мановению волшебной палочки. Зазвучала музыка. Она была волнующе знакомой, только я забыла ее название. Какая разница, как она называется? Ведь меня ждет праздник. Я теперь точно знаю. Потому что навстречу мне идет Саша, протягивает руки, что-то шепчет. Я уже в его объятиях. «Любовь моя, любовь моя…» — слышу над самым ухом.
Все погрузилось во мрак. Лишь сосновые поленья, потрескивая время от времени, бросали красноватые блики на Сашино лицо, склоненное надо мной. Я так боялась поверить в то, что лежу в его объятиях. Не может быть, чтоб это был всего лишь сон…
— Как я люблю тебя, — шептал Саша, покрывая мое тело поцелуями. — Прости, прости меня за все. Любовь моя…
Я с трудом подняла веки и увидела над собой чье-то лицо. Его черты расплывались перед моими глазами, превращаясь в сплошное белое пятно.
