Наталья Калинина - Театр любви
— Ты его уже дала.
— Наверное, ты прав. Но я должна повидаться с мамой. И еще я хочу знать наверняка, что ты не причинишь вреда Апухтину.
Он взял меня за обе руки и заставил встать. Наши взгляды встретились. Его зрачки были бездонными, как ночное небо. У меня закружилась голова, и все смешалось в мозгу.
— Мама, мамочка, милая…
Я кружилась по комнате, стиснув в объятьях ее почти невесомое тело. Она улыбалась мне, в ее глазах блестели слезы. Наконец я остановилась, и тогда мама протянула руку и погладила меня по щеке.
— Скоро весна, Танюша. Слышишь, как поют за окном синички?
Мы пили на кухне чай с вареньем, то и дело протягивая друг другу руки и улыбаясь. Я вскакивала, обнимала маму за плечи, прижималась щекой к ее мягким, пахнущим чем-то очень родным волосам. Я чувствовала себя на седьмом небе от счастья.
— Он нашел меня, доченька. Нашел меня здесь. Он все еще любит меня. И это после стольких лет разлуки, представляешь? Доченька, родная моя, какая же я счастливая! А тут еще с тобой все в порядке.
Мать говорила о моем отце. Ее глаза сияли, щеки покрылись молодым румянцем. А ведь еще вчера она напоминала мне безжизненную мумию.
— Мы поживем какое-то время у тебя на даче, не возражаешь? Мне неловко поселять Андрюшу в квартире, где мы жили с Никитой Семеновичем. Ведь еще, как говорится, земля на могилке не высохла. Потом, разумеется, все забудется, и мы переедем к себе. Так ты не возражаешь, если мы поживем на твоей даче?
— Нет, мамочка.
— У отца есть дом в Костромской области, но это так далеко от Москвы. К тому же я не люблю провинцию и даже боюсь ее. Там такие дикие нравы. Подмосковная дача — это совсем другое. Тем более в вашем поселке живут главным образом интеллигентные люди.
— Да, мамочка.
— У отца есть машина. Старенький «москвич»-развалюха. Как ты думаешь, удобно сделать ему со временем доверенность на «волгу» Никиты Семеновича?
— Наверное, удобно, мамочка.
— Вот и хорошо.
— А где сейчас отец? Он скоро придет?
— Сказал, у него какие-то дела. И еще многое зависит от его начальника. Андрюша говорит, если у начальника пойдет все так, как он задумал, он переведет Андрюшу в свой московский филиал. — Мама вздохнула: — У твоего отца неважное здоровье, а начальник, судя по его рассказам, настоящий самодур. Может запросто направить работать в филиал куда-нибудь в Норильск или Воркуту. Для отца это будет равносильно смерти.
Я почувствовала холодок внутри. Разумеется, у моего отца на самом деле мог быть шеф-самодур из так называемых новых русских. Но я никогда не верила в совпадения.
— Будем надеяться, он не сегодня-завтра появится. То-то радость будет. Доченька, как ты думаешь, в шестьдесят еще не поздно все начать сначала, а?
— Не поздно, мамочка.
— Ты у меня без отца выросла. Но ничего — у тебя еще все впереди. Все успеешь наверстать. Теперь, когда папа будет с нами, мы заживем как у Христа за пазухой.
Я встала и подошла к окну. В открытую форточку уже вовсю тянуло хмельным ароматом оттаивающей земли. Сколько себя помню, я всегда оживала с весной…
— Стасик умер, царство ему небесное, — неожиданно сказала мама.
Я резко обернулась от окна.
— Кто тебе сказал?
— Виктор Павлович. Я спросила, где мой племянник, а он говорит: умер в больнице. Какие-то там клетки мозга поотмирали, и он несколько недель лежал без сознания. У бедного Стасика всегда было плоховато с головой.
— Я… я навещу Апухтина. Я должна это сделать. Не скучай. Ладно, мамочка?
Почему-то я больше не боялась оставлять ее.
— Привет ему от меня. Он был так заботлив, когда ты лежала в больнице.
Он улыбнулся мне и протянул руку.
Я взяла ее в свои и присела на край кровати. У Апухтина было бледное лицо и синяки под глазами.
Он прочитал мои мысли.
— Пустяки. Потерял немножко крови — вот и все. Зато новую влили. Думаю, мне это на пользу.
— Но что тогда произошло?
— Ты имеешь в виду перестрелку на сорок первом километре? Дело в том, что нам стало кое-что известно, а кому-то это не понравилось. Нам сделали предупреждение. Вполне заурядная история.
— Тех, кто это сделал, поймали?
— Нет, конечно. Это были самые обыкновенные киллеры. От них обычно избавляются, стоит нашим людям взять след.
— Ты будешь продолжать расследование?
Апухтин поморщился и кивнул.
— Но ведь Стас, если я не ошибаюсь, умер.
— Это так. Однако запущенная им машина еще работает.
— Мы ее остановим.
— Верно. И кое-кто понесет заслуженную кару.
— Ты же сам сказал, что киллеров уберут их хозяева.
— Мы и до хозяев доберемся. Таня, мне стали известны кое-какие подробности. Я должен сообщить их тебе. Я собирался это сделать накануне, но тут случилась эта неувязочка.
Он виновато улыбнулся.
— Только спокойно. Врач говорит, тебе нельзя нервничать.
Думаю, моя ответная улыбка была не менее виноватой.
— Самарин работал на этот так называемый центр. Заманили длинным баксом. Он струсил, когда ему поручили одно чертовски опасное задание. Его немедленно убрали.
— Мы не скажем об этом маме, верно?
— Дело твое. Но, может, если она узнает правду, ей станет полегче. Мне кажется, она все еще оплакивает его.
— Ошибаешься. Был, потом не стало. Обычная диалектика. Сегодня я есть, завтра меня не будет. К чему плакать?
— Танюша, мне не нравится твоя философия. Послушай, ты продолжаешь пить этот проклятый имован?
— При чем тут имован? Просто я, как никто, понимаю маму. Со мной случилась, можно сказать, идентичная история.
— Кстати, Бориса к тебе подослали. Хотя это как-то не укладывается в моей привыкшей мыслить определенными категориями или, скажем так, сюжетами голове. Словом, он вел наблюдения и что-то куда-то докладывал. Разумеется, не в КГБ. Скорее всего Стасу… Не исключено, что Стас его и откопал где-то. Ты что улыбаешься? Мне кажется, ты совсем не удивлена.
— Не удивлена. Борис учился в ГИТИСе. Там слоняется много темных людишек. Бог с ними, правда?
— Кровь на ковер налил Смирницкий. Это была консервированная кровь. Эти голубые совершили какой-то непонятный ритуал. Думаю, их заставили его совершить. Ну, как я полагаю, Смирницкий должен был убрать Бориса, но он не захотел этого делать и достал консервированную…
Я его больше не слушала. Мне очень хотелось увидеть отца, но я знала, что уже никогда его не увижу. Он вернется к маме только тогда, когда я окажусь в полной власти тех людей, которые стремятся меня заполучить. Так пускай он скорей к ней возвращается. Зачем с этим тянуть? Мама ждет своего Андрея.
Я поднялась.
— Уходишь?
— Мне пора. Выздоравливай.
Я наклонилась и поцеловала Апухтина в губы. Вероятно, это был мой последний земной поцелуй.
— Я люблю тебя, Таня. И очень за тебя переживаю. Пожалуйста, подумай о своем здоровье. Я скоро буду на ногах, и тогда у нас с тобой все будет хорошо. — Он держал меня за руку и неотрывно смотрел мне в глаза.
Я осторожно высвободила свою руку и попятилась к двери.
— Танечка, будь осторожна, прошу тебя. Правда, наши люди всегда на стреме, но и мы сами не должны плошать.
— Не оплошаем.
На какую-то долю секунды я задержалась на пороге. Мне хотелось обернуться и в последний раз посмотреть на Апухтина. Но вместо этого я выскочила в коридор и бросилась бегом по лестнице.
В воздухе уже вовсю пахло весной.
Мне захотелось превратиться в маленькую синичку, весело распевающую на тополиной ветке в предчувствии короткого мига любви во имя продолжения на Земле нехитрого синичьего рода. Я помахала ей рукой…
Напротив больничного входа стоял, поблескивая на солнце своими стальными боками, большой «линкольн-континенталь», карета прародительницы человеческой расы будущего.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Примечания
1
Гордость (англ.).
