Необратимость (ЛП) - Хартманн Дженнифер
Я не могу ему этого простить.
― Черт возьми, Портер, это было для твоего же блага. Ты был в заднице. ― Его рука крепко сжимает бокал. ― Сейчас я пытаюсь быть твоим другом. Почему, по-твоему, я здесь?
― Может, ты чувствуешь себя виноватым. Откуда, черт возьми, мне знать?
― Или может, у меня чувство преданности, граничащее с мазохизмом. ― Теперь настал его черед гневно сверкать глазами. ― Что бы ты ни думал, я забочусь о твоих интересах. И я знаю, что это не одно и то же, но то, что случилось… это сильно ударило и по мне. Ты же знаешь, я любил ее как…
― Ты сказал мне сесть и заткнуться. ― Я обвинительно тычу в него сигаретой. ― Довериться департаменту. Но они подвели меня, когда я в них нуждался, и выбросили на обочину, когда я разозлился.
Он смотрит на меня так, будто я полон дерьма.
― Нет, я сказал, что больше людей захотят прислушаться к твоим теориям, если ты будешь вести себя спокойно. Мало кто жаждет иметь дело с твоей вспыльчивой задницей.
― Ну, теперь все изменилось, не так ли? ― Я кладу руки на стол и наклоняюсь. ― Я свободный агент. И, возможно, настало время использовать эту свободу в своих интересах.
― Осторожно. ― Его голос понижается. ― Когда эти границы размываются, ты переходишь опасную грань. ― В отличие от большинства людей, он держит зрительный контакт. Он всегда был одним из тех редких людей, кто не отступал, когда я впадал в ярость. Даже шеф обычно сдавался и позволял мне делать свое дело, какими бы нестандартными ни были мои методы, и я добивался результата. А несколько месяцев назад я дал волю своему гневу на публике, и это нельзя было не заметить.
Оказывается, если появиться на вечеринке конгрессмена со всеми его друзьями-политиками и потребовать, чтобы они вытащили головы из своих задниц, признали нераскрытые исчезновения своих граждан эпидемией и заменили деньгами свои мысли и молитвы, то на тебя навесят ярлык сумасшедшего.
Кроме того, возможно, в процессе перевернулось несколько столов и возник небольшой пожар…
Таннер настороженно наблюдает за мной.
― Работаешь ты или нет, ты все равно обязан соблюдать закон. В прошлый раз тебе повезло, но я бы не рассчитывал, что это повторится.
Мы оба были удивлены, что мне не выдвинули никаких обвинений, но в конечном итоге меня спасла шумиха в прессе. За последние пару лет было слишком много случаев пропажи людей ― казалось бы, случайных ситуаций, с совершенно разными жертвами. Если бы стало известно, что детектив полиции Лос-Анджелеса считает, что все они связаны между собой, и его отстранили, потому что он был родственником одного из пропавших, граждане потребовали бы ответов.
Поэтому под видом сочувствия моему горю мне предложили выбор. Я мог остаться в полиции, согласиться на расследование и, скорее всего, быть уволенным… или второй вариант, который я выбрал, ― отпуск по состоянию психического здоровья с последующим досрочным выходом на пенсию.
Я бы предпочел засунуть их «выбор» прямо им в задницу. Именно Таннер убедил меня, что я еще смогу принести пользу в частном секторе, если не окажусь в тюрьме.
Но…
Выдыхая струю дыма, я благодарю никотин за то, что он успокаивает мои нервы и помогает мыслить ясно. То, что я теперь не работаю в правоохранительных органах, не означает, что я утратил свои навыки. Я был лучшим агентом под прикрытием последние десять лет, черт побери. Это не изменилось.
― О чем ты думаешь? ― Таннер знает меня достаточно хорошо, чтобы понять, что в моей голове формируется план.
Внезапно я успокаиваюсь. Решено.
― Тебе пора идти домой. ― Я киваю в сторону двери. ― Дана ненавидит, когда тебя не бывает дома всю ночь.
― Я уверен, что она спит. ― Кожа вокруг его глаз слегка напрягается. Он смотрит на сигарету, словно она вдруг стала кислой, и бросает ее в пепельницу. ― А ты меняешь тему.
― Я понятия не имею, о чем ты говоришь.
Сейчас между нами сложились странные отношения ― и это полностью моя вина. Пытаться быть моим другом ― безнадежное дело, и это его заслуга, что он продержался так долго.
В конце концов, я был слишком зол. Я не мог вынести общения с другими людьми, и порвал со всеми.
Всеми ― это значит с ним, потому что только один человек был заинтересован в том, чтобы терпеть мое дерьмо, и она…
Неважно.
Таннер выглядит усталым, и не только потому, что сейчас середина ночи. Я знаю этого парня лучше, чем кто-либо другой, и наконец-то успокоился настолько, чтобы обратить внимание на детали. На его обычно чисто выбритой челюсти выросло существенно больше, чем пятичасовая щетина. Галстук скомкан в кармане пиджака, как будто он еще не был дома. Пачка сигарет, слегка помятая, наполовину пустая, и легкое дрожание пальцев, когда он прикуривал.
Он бросил курить за ночь до свадьбы. Я был там, на репетиции ― к большому огорчению будущей невесты, Таннер заставил меня быть его шафером. Мы в последний раз покурили вместе за церковью, пока организатор свадьбы звал жениха занять свое место. После этого он завязал. И держал пачку при себе только для того, чтобы успокоить меня, когда я… выйду из-под контроля.
Он купил новую пачку за день до того, как я сказал ему, чтобы он отвалил и больше никогда со мной не разговаривал.
― Ты что-то планируешь. ― Две подозрительные морщинки появляются между его бровями.
― Я все еще не верю, что это был Соммерфилд. ― Я пожимаю плечом. ― И никогда не поверю.
― Я знаю, что не поверишь.
― Что ты думаешь по этому поводу?
― Думаю, вполне вероятно, что это был он. ― Он помешивает алкоголь на дне своего бокала. ― И еще я думаю, что у тебя лучшие инстинкты из всех, кого я встречал. Если ты говоришь, что это был не он, я не буду убеждать, что ты ошибаешься.
― Ничего страшного. Все остальные уже сделали это за тебя.
― Потому что ты слишком вовлечен.
― Не надо. ― Слово вырывается из меня. Мое только снизившееся кровяное давление снова поднимается. ― Я в курсе, о чем ты. Меня это бесит с самого начала.
Предвзятость ― вот как они это называли. Родственная необъективность. По сути, это оказалось удобным оправданием для всего, с чем они были не согласны.
Он тяжело выдыхает через нос и сцепляет пальцы перед подбородком.
― Знаешь, я действительно твой друг. ― В его взгляде сквозит грусть. ― Я не раз прикрывал твою задницу. Это значит, что я начинаю беспокоиться.
Притворившись, что мой напиток ― это что-то покрепче, я допиваю его и отталкиваю стакан, наблюдая, как он скользит по лужице конденсата.
― Не заставляй меня идти на твои похороны, Айзек.
Я округляю глаза, изображая удивление.
― Ого, ты дважды назвал меня Айзеком. Похоже на плохое предзнаменование. Сделай мне одолжение, не говори третий раз.
― Я также не хотел бы навещать тебя в тюрьме.
― Тогда считай, что ты освобожден от обоих обязательств. ― Выскользнув из кабинки, я достаю бумажник из заднего кармана и вытаскиваю пару купюр. ― Там все равно больше никого не будет, зачем тебе приходить?
― Неужели то, что кто-то за тебя переживает, настолько болезненно? ― Его прощальный выпад заставляет меня задуматься, но лишь на секунду.
Я оглядываюсь через плечо.
― Какой в этом смысл? Сегодня мы здесь, а завтра нас уже нет. Никто не вечен. Это ничего не значит. Зачем обрекать себя на это? ― Я имею в виду эту бесконечную боль в груди. Пустоту. ― Я этого не стою. ― Я бросаю одну из купюр на стол. ― Никто не стоит.
Последнее предложение вонзается мне в сердце, как нож, и я жалею о сказанном.
Таннер с таким выражением лица, будто он уже оплакивает мою скорую и, скорее всего, дерьмовую кончину, отводит взгляд. Достает еще одну сигарету.
Я едва успеваю сделать два шага, как появляется девушка в блестках, которая судя по всему вертелась поблизости. Серендипити. Не могу сказать, что она не настойчива.
Она замирает на месте, морщит лоб и с таким трудом удерживает равновесие на высоких каблуках, что я удивляюсь, как она не падает. Выражение ее лица смягчается, когда она замечает Таннера и его кровоточащее сердце.
