Девственница для Альфы
— Что это? — блеклым и бесцветным голосом спрашиваю я.
Стою укутанная в махровое полотенце у огромной кровати с резным изножьем и изголовьем из темного дерева. На кровати шкура медведя, на шкуре белая прозрачная туника на тонких бретельках. Красивая вещица, если упустить из внимания для чего я здесь.
— Одежда, — отвечает седовласая служанка, которая меня вымыла душистым мылом.
Теперь я пахну ромашкой. Ненавязчиво так и очень натурально. Наверное, мыло домашнее, не покупное.
— Разве это одежда? — зябко ежусь в пушистом коконе. — А где мои вещи?
Молча смотрит на меня. Выкинули, видимо. И чему удивляться? Я же наложница и ходить мне в прозрачной тряпке, которая ничего не скроет.
— Вы бы не могли выйти?
Невероятно глупая просьба, учитывая, что служанка Цезара меня искупала. Чего мне стесняться теперь? Однако она кивает и бесшумно покидает комнату. Окидываю спальню затравленным взглядом. Надо срочно что-то предпринять. Выпрыгнуть в окно со второго этажа и со сломанными ногами ползти в лес?
Оглядываюсь на зеркало. Разбить, взять осколок и…
— И что дальше? — меня застает врасплох глухой голос Цезара.
Сердце покрывается коркой льда, и я шепчу:
— А дальше… осколком по шее и истечь кровью, — обреченно попискиваю я.
— Сколько драматизма, Соня. Бессмысленного драматизма. И еще один важный момент… — стоит, прислонившись к косяку плечом и скрестив руки на могучей груди, — у тебя бы ничего не вышло с осколком зеркала. Порез, конечно, ты бы себе нанесла, но вряд ли бы смогла вскрыть глотку.
Печально с ним соглашаться, но хочу верить, что я бы справилась. Тоскливый взгляд на бледное отражение, и я опускаю глаза, когда Цезар подходит ко мне.
— О, вижу, ты кое-что все же усвоила, — его шепот походит на шелест листьев. — Умница.
Пытается стянуть с меня полотенце, а я вцепилась в него и не отпускаю. Поднимаю загнанный взгляд и стискиваю зубы до скрежета:
— Нет.
— Рановато я тебя похвалил, Соня, — с угрозой ухмыляется и зло срывает с меня полотенце.
Я взвизгиваю, а затем закрываю грудь, отворачиваюсь и сажусь на корточки.
— Сколько с тобой возни, — отбрасывает полотенце и рычит. — Встань.
Меня трясет от ужаса. Его слова проникают под кожу, прогрызают кости и ползут по позвоночнику. Я не могу им сопротивляться. Он будто кукловод, который дергает за ниточки и подчиняет своей воле. Я встаю. Сглатываю ком слез и решительно разворачиваюсь к Цезарю.
— Смотри! — убираю руки и вскидываю подбородок. — Мерзавец!
Вся моя борьба — глупая возня раненого муравья. Я тону в отчаянии, но я устала дрожать от страха. Хочет посмотреть на меня голую, пусть смотрит. Желает взять меня, как последнюю потаскухе, вперед. Цезар купил мое тело, но не душу, которая истекает к нему презрением и отвращением.
— Ты думаешь, твоя душа много стоит? — его пальцы касаются моей шеи, спускаются к ключице и бегут к груди.
— Сколько бы она ни стоила, но она у меня в наличии, а у тебя ее нет, — упрямо и тихо отвечаю я.
— Я в силах лишить тебя воли, Соня, — вглядывается в глаза, мягко зажимает сосок пальцами и улыбается. — О какой душе идет речь, глупая девочка? Я могу извратить твои мысли до желания вырвать глотку собственной матери и сожрать ее сердце. Я способен сыграть на твоих эмоциях, как по нотам.
Мое бесстрашие тает, когда его рука скользит по талии и ныряет между ног. Цезар улыбается и поглаживает пальцами чувствительную кожу на бедре у промежности. Кровь теплой волной устремляется вниз живота. Я чувствую, когда пульсирует между ног жаром.
— Пусть ты меня презираешь, но все же признаешь во мне самца, Соня, — нависает надо мной, вглядываясь в глаза. — За всеми твоими мыслями, милая, скрываются инстинкты… — пальцы касаются нижних губ, что налились кровью от его тихого голоса. — Да, слабые, но и именно они меня интересуют.
Проскальзывает между складок под мой судорожный выдох, неторопливо поднимается к набухшему бугорку плоти, и я не могу сдержать стон, когда он пропускает его между пальцев. Слабый спазм расходится судорогой по телу, и я зажмуриваюсь.
— Открой глаза, Соня.
Я подчиняюсь. Дыхание у меня прерывистое, неровное, а щеки и шея горят, словно приложили к ним горячую тряпку.
— И один из этих инстинктов ты можешь попробовать на вкус, — зрачки у Цезара расширены. Скользкие и влажные пальцы касаются моих губ. — Открой ротик.
Завороженная взглядом сияющих голубых глаз, обхватываю губами пальцы ухмыльнувшегося Цезара, и языком слизываю вязкую и солоноватую смазку с подушечек.
— Сыграть как по нотам, — шепчет на ухо, и я отрезвленная вспышкой стыда, отшатываюсь.
Теряю равновесие, заваливаюсь назад, и Цезар хватает меня за запястье. Рывок, и он буквально швыряет меня на медвежью шкуру. И тут я истерично и испуганно всхлипываю. Расстегивает верхнюю пуговицу рубашки с легкой и пренебрежительной усмешкой и неожиданно замирает. Медленно поворачивает лицо к окну, хмурится, прислушиваясь к тишине, и твердым шагом покидает комнату. Молча, без вежливого прощания и хотя бы рыка. Он же постоянно то урчит, то рычит.
— Что? — мой рот словно сам по себе выговаривает короткий вопрос. — Куда?
